Роберт Холдсток - Поверженные правители
— Тогда вот мой совет: призови богов и скачи!
— На запад. В неведомые земли, — согласился Орогот.
— Нет, — сказал Дурандонд, — к дому!
Потрепанное унылое войско Дурандонда тянуло из меня силы, как нерожденное дитя в дни голода истощает тело своей матери. Истощает, отчаянно высасывает жизненные силы, и мать ослабевает, зато появляется на свет крепкий младенец. Эта тень, воскрешенная для моей надобности, теперь, вспоминая меня, вытягивала из меня поддержку.
Я старел. Я прекратил борьбу. Что-то во мне менялось, покоряясь судьбе, как изменилось что-то в том Дурандонде, каким он был в прошлом, и вместо того чтобы вывести с отцом своих бойцов и героев в поле против Рива, он повиновался мудрости старшего и покинул свои владения, отдав их на разграбление.
Дурандонд поступил мудро, хотя такой поступок должен был представляться трусостью. Но я ведал то, о чем не могла знать эта тень правителя: такой ценой Дурандонд положит начало новому царству, основанному на земле, а не на цитадели. Да, Тауровинда собирала вокруг себя земли. Но не жадность правила в этой твердыне.
Такой простой выбор. Но он означал, что в свое время Пендрагон станет жителем этих мест и заселит их своей отвагой и живым духом.
Но что все это значит для вас, читающих мою повесть много лет спустя? Все, что я могу вам сказать: в те дни это значило многое.
Взглядом Морндуна я видел, что Дурандонд с болью вспоминает время поражения. Он умирал — я уверен в этом — с мыслью об отце. Он сидел на скамье в своей могиле, опершись локтями на колени, оглядывая свое посмертное добро, и чаще всего взгляд его останавливался на щите и шлеме, положенных в головах носилок, на которых покоился труп. Маска черненого серебра скрывала лицо, но густые седые волосы Дурандонда стекали по сторонам носилок.
Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах. Деревянные носилки — мощные дубовые доски — и дубовые колонны, подпирающие тяжелый свод, остались нетронутыми.
С Дурандондом не похоронили жену и детей. Меня это удивило, но ведь я не знал, какая судьба постигла его родных.
— Наконец мы вышли к морю, — продолжал Дурандонд. — Мы оказались разбросаны по побережью и посылали гонцов для связи между отрядами. Последним прибыл Версиндонд из Ведилици. Соорудили пристанище для пяти правителей и их семей и еще одно — для повозок с достойными мертвыми, с теми, кого успели поднять из земли, пока Рив не смёл нас. Сотни повозок были составлены кругами в том обиталище, и их охраняли день и ночь.
Мы принялись за постройку лодок. Такое множество лодок! Подобно древнему флоту, они лежали на полоске песка под утесами. Одни были приспособлены для перевозки лошадей, другие — для повозок, третьи — для припасов. Строить лодки — искусство, но мы прежде строили их для реки Рейн, а не для своевольного серого моря.
Все же к лету лодок было достаточно, чтобы перевезти нас в землю, которую мы знали под именем Альба. Мы не ждали дружеского приема. Первые недели после высадки были полны крови и ярости. Островитяне ошеломили нас тем, как применяли в бою колесницы и коней. Казалось, они повелевают даже камнями: огромные валуны летели в нас. Жрецы их были воинами, а не целителями. Они причинили нам ущерб.
Но мы пробивались на запад. Мы шли большой силой против разрозненных воинских отрядов прежних обитателей Альбы. Мы захватывали их кладбища под стоянки и укрепляли их. Мы разгоняли их во все стороны. Многие скрылись в лесах и ущельях от наших взглядов, но не из памяти. Они не спускали глаз с тех, кто разведывал новые земли в поисках места для поселения.
И вот один за другим мои побратимы отыскивали места, где, поразмыслив, решали остаться. Сперва Орогот, за ним Кайлум. На следующую луну Версиндонду было видение крепости на востоке, и он повернул назад по своим следам. Радаг ушел дальше на запад, и несколько дней от него приходили гонцы, а потом они пропали, и наш молодой Глашатай изрек, что они по неведению вторглись в Иной Мир и он поглотил их. Ужасная судьба.
— Что до меня, — тень хмуро взглянула на меня, — я отыскал твой холм. Холм, зеленый, как плащ, что я подарил тебе. Клянусь, он вырастал у меня на глазах туманным утром, когда мы стояли с женой моей Эвиан, затерянные в дикой стране, не в силах уснуть, снедаемые голодом и страхом. Нам мнилось, что мы подошли к широкому озеру или к морю — к водному пространству, усеянному островками, чуть просвечивавшими сквозь туман. Помнится, я сказал:
— Никогда нам не найти места, чтобы начать сначала.
— Чушь, — сказала она. — Мы можем начать с любого места, хоть отсюда, где стоим, если хочешь. Туман разойдется. Под ногами твердая земля. Я слышу рев оленей. Земля обильна. А я устала странствовать. Решайся!
В ее голосе звучал беспощадный вызов — впервые на моей памяти. Она устала и находила меня утомительным. Я не знал тогда, но наш первенец уже толкался у нее в чреве.
Когда туман рассеялся, мы увидели, что приняли за озеро блестевшую росой равнину, на которой высился холм, лесистый, но с голой вершиной, с пологим дальним склоном и обрывистым с нашей стороны. Мы смотрели на него с востока, и мысленным взором я видел тени ворот и башен.
На вершине холма пасся бык. Трава там ярко зеленела. Никогда прежде я не видел такого быка. К вечеру четверо из нас прокрались по лесистым бокам Тауровинды и поймали зверя. Он был громадный, и одному из нас сильно от него досталось. Но мы поймали его и спутали ему ноги, а холм провозгласили своим владением. На следующее утро, когда стали валить деревья, расчищая дорогу, я сам забил в землю первое бревно частокола. Я чувствовал, как оно отворяет холм под моими ногами. Я загнал вглубь корни, и там они остались.
Я уснул под той меткой.
Я позволил духу помолчать. Как и у матери Тайрона, время его воскрешения было коротко. Сразу после смерти это эфемера, или «срок в сумерках». Много времени спустя это «сон возвращения». Но, подобно всем снам, этот миг воображения быстро рассеивается, обращаясь в хаос.
Наконец я поторопил его:
— Ты унес пятую часть того, что вы звали Дедалом. И у других было по пятой части?
— Да. Дедал. Человек, привезенный на Рейн как диковинка, за много поколений до моего рождения. Он попал в плен на южных островах в Южном океане, его захватили разбойники-торговцы, больше привычные, как мне рассказывали, торговать золотой пылью, оружием и овчинами. Они называли его Дедалом. Его и продали как оружие. Мои предки сочли его ловкачом-обманщиком. Его таскали от крепости к крепости и заставляли потешать народ.
