Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5
Чудеса являются, зови не зови, они разбили стеклышки в окнах и прогрызли марлю на форточке. Из дымохода лезут чумазые чудеса, клубками пыли, сажи. Из рукомойника капают тягучие, ползут по полу, поблескивая, как шарики ртути; они всегда затекают под дверь. Он привыкает к ним, конечно, некоторые уже может упустить из виду, на какие-то махнуть рукой. Но все равно достают. И, схваченный чудесами, он кружит по комнате и пятый раз рвет в кусочки и переписывает набело свою рукопись.
Его рукопись, кажется, тоже сочинили они, незваные гости этого дома. Когда день за днем то над одним ухом, то над другим жужжит невидимое, повторяя, повторяя, — нельзя не записать. Хотя бы чтоб избавиться от навязчивой мысли. А на следующий день прилетает новое, и, если не остановиться вовремя, словам не будет конца.
Точку он должен поставить сам. Никакое чудо не поднимет его легкую руку, чтобы поставить точку.
Но с этим он тянет. Он нерешителен, он слаб, все его колдовство — наружу, в себе он изменить не может ничего. Если бы сегодня ему удалось уснуть, возможно, все это длилось бы годами, и рукопись желтыми листами затопила бы комнату, но ночь изменила его.
Полный мыслью, он бросает рукопись на пол, роняет из пляшущих рук карандаш.
Стремительно пролетает комнату сверху вниз и точкой втыкает свое тело в центр листа.
Про ангела
Вытрясает железо загородить мне дорогу.
Вашу мать, надоели преграды. Что бетон, что женское тельце, мне все мешает идти вперед, освободите уже мой путь. Даже глаз не поднимаю, нет кайфа сейчас разозлиться глазами — так он, светлый, сам зрачками в меня утыкается.
Ангел опять. Крыла, сияние, прочая хуйня. Классически вкрадчивый голос.
«Я принес тебе якорь».
Мое безумие распространилось уже и на ангела-хранителя? Какой якорь? Что он несет?
«Возьмись за якорь. Ты нашел свое место в жизни. Тебе не нужно больше меняться, тебе не придется больше страдать. Вот семья твоя, вот работа, вот твои духовные цели — все исполнилось. Ты все сделал правильно».
Очень круто бы это прозвучало для кого другого. Я же не ведусь, ржу над этим ангелом в голос:
— С чего ты взял, что мне этого достаточно?
Ангел смущенный взгляд окунает в асфальт, говорит:
— У нас по всем таблицам сошлось. Я, конечно, только учусь ими пользоваться, но над твоей мы вместе со старшим товарищем работали. Вышло, что должен ты этот якорь получить как медаль за заслуги, а дальше мы тебе уже сами хорошо сделаем.
Смотрю придирчиво на их хренову медаль. Метр на полтора, с одной стороны ржавый, с другой — блестит. Сколько весит, страшно подумать, я его явно далеко не утащу. Уже свысока смотрю на начинающего ангела:
— Ну зачем, зачем сдался мне твой якорь? Я вширь двигаюсь и вглубь, я вниз кланяюсь и вверх. Рановато, родной, ставить точку. Рановато крест на мне ставить. Я как раз беру в пятницу, собираюсь двигать прямо в небо. Встретимся там попить чего-нибудь?
Он улыбается мне. Я нравлюсь этой милой человекоптичке!
— Попробуй коснуться ладонями кончиков якоря. Зачем тебе ждать пятницы? Хочешь, я возьму тебя в небо прямо сейчас?
— Легко.
Прижимаю руки к выставленным углам. Крепко напрягаю ладони, чтобы, вдруг пот пойдет, не соскользнуть. Всегда, черт побери, ценил новый опыт, научился с умом подходить к делу.
— Готов. Неси меня прямо в небо.
И понимаю, как я ошибся в светлом ангеле, в тот же миг. В тот миг, когда мои доверчивые ладони это железо разрывает посередине. Рвет кожу, вены, сухожилия, выходит наружу вражеским штыком, — я рыба, я на крючке?
— Извини, тебе больно? — спрашивает белая морда, и мне противно ей отвечать. — Ну как ты? — через полчаса взлета шуршат его крылья туалетной бумагой, и я бы подтерся этим звуком. — Правда, на небе хорошо? — выпевает он уже голосом, и голос появляется и у меня.
— НЕТ! Отпусти меня! Я устал. Прости!..
Оказывается, он принимает извинения только в письменном виде. Руки мои проткнуты и пропитывают кровью белые облака. До пальцев не доходит сигнал, я не могу писать ими и диктую письмо облачной мушке.
Всё. Принято.
Ломая шею и пробивая голову, я рушусь на городскую землю.
Якорь падает рядом со мной, на полметра вглубь.
Ангел садится на якорную петлю, подогнув, чтоб помягче, платьице:
— Ну что, сука, в небо захотел? И поднимать меня, и швырять он будет, пока я не перестану выебываться.
Про автора
Подсунул свою рукопись под кастрюлю с гречкой, зажег газ.
Готовил себе ужин на горящих словах.
Огонь трескал на каждой реплике главного героя. Герой катался по земле, пытаясь сбить пламя, бил руками по голове, чтобы затушить волосы, бросился в бочку с дождевой водой в надежде пересидеть, но вода закипела и сварила его заживо.
Автор перемешал его жесткое мясо с кашей, попробовал и не стал солить.
Феликс Максимов
Игра в «допустим»
Допустим, в столице, в трехкомнатной квартире поселяется самый обыкновенный призрак.
У призрака есть профессиональный псевдоним, наречем его безвкусно, допустим, мсье Ревенант.
Призрак справил себе фальшивую ксиву у молдаван на Малой Морской или у немцев на Басманной, абонировал на долгий срок коралловый кабинет в ресторане «Флер-де-лис» и ложу в электрическом кабаре «Новый Одеон».
Призрак уплатил за жилье на год и один день вперед, накупил интересных иллюстрированных книг, развесил повсюду фривольные репродукции, батик, клетки с птицами. Птиц он каждый день меняет на новых, выбрасывая в кухонную печь тех, которые издохли за ночь. Прислуга, выгребая золу, не удивляется обугленным перьям и кусочкам трубчатых косточек, в шесть утра — такой уговор — серб с Птичьего рынка приносит новых птах: щеглов, кенаров, амадин и волнистых попугайчиков-неразлучников.
Мсье Ревенант, допустим, до страсти деликатен и воспитан. Он не пьет крови, не сосет по ночам живой сок из спящих детей, приставляя к замочной скважине овсяный колосок, не соблазняет девственниц на опасные связи без их письменного согласия, заверенного у нотариуса, и сводит до минимума неприятные последствия своего присутствия на земле, которая пока что носит его из последних сил на своей груди.
Допустим, мсье Ревенант не боится чеснока, подковы над дверью, острой кленовой палочки и разных интересных приспособлений, о которых все можно узнать в отдаленных деревнях. В его шкафу, в шкатулке с фальшивыми документами, хранятся два позеленевших пятака, которые он, оставаясь один, приставляет к закрытым глазам и, стесняясь, называет это компрессом.
