Виктор Некрас - Ржавые листья
Зоряна вслушивалась, невесть для чего стараясь узнать голоса, кои казались ей в чём-то знакомыми, но не смогла. Да и плоховато было слышно через окно.
— Чего это вы тут расселись?! — грянул возмущённый голос матери, Забавы Сбыславовны. — Свечи-то чай, не ваши! Сумерничают они! Спать давно пора!
А вот это уже слышно хорошо!
Кмети забурчали что-то невнятное, потом первый сказал, явно низя взор — Горлинка ясно это представила:
— Чего так грубо с гостями-то, хозяйка?
— Ишь, гости выискались! — от материнского возмущения в оконнице задребезжал кусок слюды. — Я вас к столу не приглашала! И в терем тож не звала! Припёрлись, не званы, не жданы, да ещё и говори с ними ласково!
Горлинка весело ухмыльнулась, вновь представляя, как великокняжьи кмети ходят перед матерью по одной половичке. А перед Нечаевной, небось, и вовсе навытяжку стоят, по струнке, — подумала она злорадно, осторожно спускаясь с гульбища во двор.
Серко уже вновь крутился вокруг неё, виляя хвостом и поскуливая — соскучился.
— Тише, Серко, тише, — дочка воеводы положила руку псу на загривок. — Не шуми, пёсик. Не надо шуметь…
От терема к ней уже бежал Летко с объёмистым мешком.
Горлинка подошла к землянке, когда уже светало. Край солнца окрасил в нежно-розовый цвет верхушки берёз, а в кустах уже подавали голоса птицы. Соловей умолк, зато тонко запела зорянка, за ней подхватил трубач.
Горлинка шла не таясь, даже нарочито шумя, чтобы Зоряна поняла — идёт кто-то свой. Стукнула кулаком в дверь, прежде, чем отворить. Отворила. И замерла на пороге, а потом потерянно опустилась на ступени всхода.
В землянке было пусто. Не было плаща, что она оставила Зоряне. В полумраке землянки на столе белел кусок бересты. Но у девушки не было никакой охоты, да и сил тоже, чтобы встать, взять его в руки и прочесть то, что там написано.
Искать Зоряну было бесполезно — она уже невесть сколь вёрст прошла. Что-что, а ходить по лесу кривская травница умела.
Что ж… теперь остаётся только ждать возвращения отцовой рати — от Некраса девушка уже знала про то, что мятеж отца был не взаболь. Пото и не береглась тогда, в Берестове…
Днепр от землянки видно хорошо, а ждать Горлинка умела…
Глава вторая Корни грядущего
Уж-река невелика да извилиста, пото и Уж. С перестрел шириной, а глубиной и двух сажен не наберётся. Берега камышом да рогозом поросли, густо толпятся на них ивы, вётлы и тополя, роняют пух в медленную воду.
Две лодьи быстро бежали вниз, к устью, туда где широким, необозримым простором разливался Днепр-Славутич. Древлянский воевода Борута сидел на носу головной лодьи, молча ломал сухую ветку и швырял обломки в реку.
Крик дозорного вырвал воеводу из какого-то странного полусна, он повернулся, бросил взгляд вперёд. На блестящей водной глади ползла тёмная чёрточка. С низовьев навстречь невеликой лодейной рати Боруты бежала лодка.
Воевода вскочил, словно молодой, махнул кормчему. Тот чуть довернул руль, лодья пошла впереймы. На лодке и не подумали скрываться. А стало быть, свои — головной дозор, высланный Борутой к устью. Чего-то углядели, должно, на Днепре.
Скоро лодка подкатилась совсем близко. На лодье подняли вёсла, давая подойти ещё ближе, и Борута перегнулся через борт.
— Чего нашли?! — окликнул он дозорных.
— Беда, воевода! — крикнул загребной, утирая распаренное лицо. Зачерпнул из-за борта речной воды, плеснул себе в лицо, захлебнулся, закашлялся.
— Чего там ещё? — недовольно бросил Борута, уже понимая, что всё это неспроста.
— Рать сверху на лодьях валит, — ответил второй дозорный. — Большая рать.
Борута почувствовал, как невольно замирает душа. Идти сверху по Днепру могли либо радимичи, либо Волчий Хвост, одно из двух — глядя кто победил. Первое просто прекрасно, а вот второе…
Воевода мотнул головой, отгоняя навязчивые мрачные мысли.
— Знамено есть?
— Вестимо, — отозвался, отдышась, загребной. — Только не разглядишь его. Далеко ещё они.
Борута раздумывал недолго.
Обе лодьи разом рыскнули к берегу, роняя щеглы, и вломились в плавни, прячась от постороннего взгляда. Теперь они будут медленно, осторожно выбирая стрежень, ползти по плавням к устью, невидные для случайного глаза. А то и не только для случайного.
Борута знаком подозвал лодку ближе к борту. И рывком выпрыгнул из лодьи, вынеся грузное тело на одних руках. Пал в лодку, она подпрыгнула, подымая волну. Кмети только ахнули — не ждали такого от воеводы — не молод всё ж уже.
— Двигай к устью, — бросил Борута загребному. — Поглядим, что там за рать. Может, и радимичи.
Лодка с разгону врезалась в трескучий камыш, гребцы подняли вёсла. Борута весело оглядел их — парни горели той же охотничье-военной страстью, что и он.
— А теперь нишкните, молодцы.
Осторожно раздвинул заросли рогоза. И мало не присвистнул, завидя идущую по Днепру рать. Округлые русские лодьи и длинные остроносые варяжьи шнекки. Не менее полутысячи человек на воде. Это не радимичи, яснело уже сразу. Хотя бы потому, что варягов у Твёрда Державича нет и быть не может.
Борута метнул взглядом по лодьям. Он не считал их — зачем? И так видно, что ему не совладать, коль что. Он искал знамено. И нашёл.
На лодьях шёл Волчий Хвост.
Воевода в досаде стукнул кулаком по борту лодки — вода плеснула. Стало быть, Военег Горяич победил! И идти ему ныне некуда — радимская рать разбита.
А ведь у Волчьего Хвоста не только судовая пешая рать, у него и конница есть. И она должна идти горой. А гора — правый брег Днепра, тот, у которого он сейчас стоит!
— Уходим! — прошипел Борута, обернув к гребцам страшное лицо. — Немедля уходим! К лодьям!
Лодка заскользила в камышах, а воевода всё вслушивался — не долетит ли страшный топот конницы, которой всегда был славен Военег Горяич.
Древлянские лодьи сыскались в версте от устья.
Борута влез по веслу на борт головной лодьи и бросил раздражённо:
— Ставьте якоря.
Позже, когда начало смеркаться, вои развели костры на берегу, под крутояром, прячась в плавнях. Сам же Борута взобрался на кручу и всё глядел на полдень, словно пытаясь отыскать ушедшую к Киеву рать Волчьего Хвоста. Успел увидеть только, как плыла через Уж конница, как отряхивались на том берегу кони, а вои протирали их пучками травы. Споро седлали, прыгали верхом, строились в сотни и уходили на полдень.
В бешенстве и бессилии Борута грыз кулаки. Опоздал! Он вовсе не считал, что его сотня могла бы стать в бою с Волчьим Хвостом стать решающей. Как там на Востоке говорят — лишняя соломинка ломает хребет верблюду… Нет. Но тогда хоть погибнуть с честью можно было б. А теперь-то что делать?
