Анна Гурова - Князь Тишины
– Стоит ли время тратить на эту фальшивку? – усомнилась я.
– Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая – я проверяла.
– Ладно, – пожала я плечами и принялась за чтение.
Баллада о веселых гулях и костяной лютне
Некий индийский юноша,
Кем был он – неважно
Может, кшатрий, а может, вайшья,
В лес погулять пошел со своей невестой,
Заблудился,
И вышли они прямо к гулям в селенье – хэй!
Гули их встретили,
Обрадовались ужасно:
«Девицу съедим на закуску,
А парня на ужин оставим,
И всю ночь у нас будет веселый праздник —
хэй!»
И зарыдав, взмолилась девица:
«О милосердные гули,
Исполните мое последнее желанье:
Сделайте из моих косточек лютню
И отдайте ее какому-нибудь барду,
Пусть он в память обо мне сложит
Песню любви и боли»
«Почему бы и нет? Мы музыку любим», —
Ответили ей славные гули.
И тотчас девицу растерзали,
Добела обглодали кости
И сделали из ребер звонкую лютню,
Струны-жилы на каркас натянули – хэй!
«О гостеприимные гули! —
воскликнул юноша внезапно,
– Дайте вы мне эту лютню,
Хоть не бард я, но сердце повелело
Спеть сейчас мне песнь любви и боли
Деве в память, а вам – для развлечения —
хэй!»
И запел он, и словам его лютня
Вторила стоном человечьим.
От печали солнце почернело
И все гули хором зарыдали,
Говоря: «Хоть музыку мы любим,
Но такого не слыхали доныне!
Надо песнь твою увековечить – хэй!»
И схватили они сладкопевца,
И содрали со спины его кожу,
Выдубили ее, отшлифовали
И вручили юноше с наказом:
«Запиши слова, а то забудем!»
И с тех пор в проклятом том селенье
В доме старосты висит поэта кожа.
Всякий, кто желает, к ней подходит,
Прочитает песнь любви и боли
И уходит, проливая слезы.
– Ну как? – спросила Эзергиль. – Чего хихикаешь?
– Прикольно. Наверняка Погодина сама сочинила. Очень в ее духе. Растерзать, кожу сорвать, жилы вытянуть – в общем, все умерли. И непременно под музыку.
– Мораль уловила?
– Тут что, еще и мораль есть? – хмыкнула я. – Добрее надо быть к людям, так Катьке при встрече и передай.
– Ты ведь, по-моему, тоже кого-то недавно убила? – вскользь заметила Эзергиль. – Весьма экзотическим способом…
Я промолчала. Зачем ей понадобилось об этом напоминать? Едва я успела развеяться…
– Я все жду, когда ты меня спросишь, – продолжала Эзергиль.
– О чем?
– Откуда у Катьки эта кожа.
Тут я сообразила, куда она клонит и зачем притащила меня сюда. Б моей душе потеплело. Добрая Эзергиль! Хочет показать мне, что я не одна такая злодейка. Что все мы, в общем, движемся в одном направлении…
– Она его тоже любила? – тихо спросила я.
Эзергиль удивленно посмотрела на меня и расхохоталась.
– Ой, какие мы романтичные! Гелька, ты что? Погодина никогда не нарушала Кодекса. Она не творила разумные существа и тем более не убивала их. На это ей ума хватало. Она понимала, что, воздержавшись от мелких нарушений, со временем получит больше.
– В таком случае, зачем мы здесь?
– У Катьки в свое время возникла некая теория об истоках творчества. Суть ее в том, что душевная боль, страдания и смерть каким-то таинственным образом преобразовываются в душе в творческий импульс. Уж не знаю, что навело ее на эту мысль. Обычно подобные идеи появляются как результат собственных переживаний. Мне кажется, эта песнь – такая же смоделированная ситуация, как у тебя, только нереализованная.
– «Каждый мастер реальности должен пройти через смерть», а? – коварно спросила я.
– Ага, – кивнула Эзергиль. – Неточная и крайне двусмысленная цитата из Кодекса мастеров. Именно из-за подобных высказываний к Кодексу не подпускают неподготовленных учеников. Особенно таких, у которых руки растут из задницы, а они все норовят проверять на практике.
– Спасибо за комплимент.
– Словом, подумай на досуге о страданиях и творческих импульсах. Когда вернешься в Сариолу и будешь замерзать на камне. А теперь… – лицо Эзергили вдруг утратило серьезность и стало хитрым-хитрым, – следующий номер нашего шоу. Подойди к южному окну – вон тому, которое не совсем разбито, – и выгляни, только осторожно, чтобы тебя не было заметно снаружи.
Пожав плечами, я высунулась в окно. Чего я только не видела за этот богатый событиями день, но Эзергили удалось-таки меня еще раз поразить. На уцелевшем куске стены, метрах в пятнадцати от башни, сидел мэтр Погодин – мрачный и погруженный во вселенскую тоску, как врубелевский демон. Мэтр неподвижным взором смотрел за горизонт, словно надеясь разглядеть там что-то интересное.
Я шарахнулась назад в библиотеку. Эзергиль хихикнула.
– Погодин? – на всякий случай переспросила я. – Настоящий?!
– Ага.
– А что… а как…
– Это моя маленькая месть, – скромно призналась Эзергиль. – За ту подставу. Помнишь, когда ты меня чуть не убила?
– Еще бы!
– Так ты была ни в чем не виновата. Ну, или почти ни в чем. Должно быть, накануне Погодин наложил на тебя что-то вроде заклятия. Ты этого, конечно, не заметила. Он по таким делам спец: скорректировать внешность в заказанную сторону, вызвать нужное впечатление, ничего не меняя по сути… Даже книгу написал: «Имидж политика в современной России». Ужасно интересная, но реально полезна только для мастеров иллюзии высшего уровня.
Погодин сделал так, чтобы ты всех бесила одним своим видом. А когда пришла в мастерскую и все начали к тебе цепляться, ты, естественно, вспылила. Вероятно, Погодин надеялся, что ты выйдешь из себя, случится то же, что в подвале, когда ты играла в «Рагнарек», и от нашей мастерской останутся одни головешки…
– Вот гад!
– Погодин, похоже, неплохо тебя изучил. Так что впредь остерегайся, Гелечка. Вряд ли он будет еще мстить – ему дали понять, что за тебя есть кому заступиться – но случившегося не забудет.
– А что он здесь-то делает?
Эзергиль снова захихикала:
– Отбывает ссылку. Это я его сюда заманила. Пусть посидит, поразмыслит о жизни. Катька через пару дней здесь, наверно, объявится и его выпустит.
Я присоединилась к ее смеху. Будущие козни Погодина были мне до лампочки.
– Ну все, повеселились, а теперь пошли отсюда.
И мы отправились искать ближайший выход.
– Вот эта дверь подойдет.
Эзергиль отодвинула засов, с усилием приоткрыла резную створку. Я увидела перед собой пропасть. Из нее тянуло холодом и сыростью. Каменный порожек обрывался под ногами в пустоту. Мимо меня величественно проплывало облако в виде растрепанной бороды. Судя по всему, мы оказались где-то высоко в горах. Я машинально вцепилась в косяк.
