Василий Купцов - Крутен, которого не было
— Да корова моя, понятно дело! — засмеялась пышногрудая, — Пошли, дедок, покажу, — и подмигнула, бесстыдница. Старый воин понял, что теперь придется доказывать, что еще не дедок, тяжким трудом, делом показывать!
Пока шли смотреть корову, выяснили, что хозяйка — вдова, живет, бедная, одна-одинешенька, а изба большая, да чистая, сами боги привели гостя…
Корова, известное дело, жевала свою жвачку, совершенно не обращая внимание на то, что ее осматривает прославленный среди внуков Сварога лекарь. Если бы не огромная, с кулак, язва на спине, в трех пальцах от крестца — любой сказал бы, что скотинка здорова. Счастье, что поздняя осень — мухи да слепни уснули, а то бы замучили.
— Давно загноилось?
— Уж пятый день, — отозвалась вдовушка, — у всех четвертый-пятый день…
— У меня — так седьмой уже! — похвастал мужик, тот, которого Иггельд осмотрел первым.
— А чем лечил?
— Да бабка Рябка, ведунья наша, мазала. И подорожником обкладывал, — сообщил мужичок.
— А я Бурушку не лечила, и так пройдет! — заявила бабенка.
— Проводи меня до остальных хворых такой язвой, — велел Иггельд мужчине.
— Тебе, лекарь, отдохнуть с дороги надо! — и вдова чуть ли не загородила дорогу лекарю.
«Ну, вымя-то у тебя не меньше, чем у этой Бурушки», — подумал Иггельд, а вслух, неожиданно для себя, пообещал, — я лекарь, мне первое дело — больные. А потом, коли пустишь, ночевать к тебе пойду!
— Смотри дедуль, не обмани! — бабенка отступила с дороги, — Я ждать буду.
Иггельд ходил от одной избы к другой. И везде — одно и тоже. Язвочки, большие и малые, на руках, голове, реже — плечах. Ни одного гнойника на ноге или заднем месте. Все заболевшие чувствовали себя хорошо, кроме девочки лет десяти, лежавший в бреду. Иггельд потрогал плечики девчушки — жар. Для лекаря ничего удивительного в том не было — ведь в отличие от остальных заболевших, у девочки гнойник все еще не вскрылся, весь гной — внутри. Иггельд тут же, прокалив малый нож, вскрыл гнойник, положил тряпицу с сухими целебными травами, пообещав, что к утру жар спадет.
«Все заболели почти разом, хворают уже не первый день, а других не заражают, — рассуждал Иггельд, — Это странно номер раз. У мужика, чья изба с краю, обсыпана вся голова, причем и среди волос тоже. Только детская оспа залезает на волосы, но при ней обсыпает все тело. Вот краснуха начинается с головы, спускаясь ниже. У всех заболевших в Заболотной тоже — загноились вершки, но хворь не опустилась ниже. И, вообще, это не сыпь. Скорее — что-то похожее на ожоги. Вот и поражались одни открытые части тела, сверху. Будто с небес угольками посыпало… Но таких болезней не бывает!».
Вдовушка потчевала Иггельда кашей, пирогами, а сама и места не находила — то напротив сядет, то возле гостя, и все смотрит да смотрит большими голубыми глазами. Добрая, видать, женщина — угостила и мальчишек, что ходили, как собачонки, вслед за ведуном по избам.
«Еще раз предположим, что здесь — моровая язва. Что можно сказать против. Во-первых, нет мора, ни один заболевший не умер. Во-вторых, жар только у одной девочки, да и то — по всем законам науки, раз гной укрыт в теле. Опять же — нет черных струпьев. Третье. Узелки под мышками и в паху если и увеличены, то ненамного, со сливу ни у кого не выросли. Вывод — это не моровая язва. Но посылать гонца, что б открыл переправу рано. Надо еще разобраться!».
Бабенка, меж тем, прогнала ребятню, заперла ставни и приготовилась угощать гостя самым сладким блюдом. Иггельд отказываться не стал, исполнил мужское дело добротно да старательно, как и все остальное, за что брался. Вдовушка металась вне себя, чуть не задушив в объятиях старого ведуна напоследок. По второму кругу Иггельд не пошел, объяснил, что дела у него стариковские, поберечься надо… И заснул под продолжавшиеся ласки.
Среди ночи ведун проснулся. Да, старость давала о себе знать, вот в молодости он мог спать сколько угодно, хоть сутками — да кто позволит?! А теперь ему хватало и половины ночи, Иггельд обычно просыпался задолго до рассвета. Вот и сейчас, тихонько — чтобы не разбудить сладко дрыхнущую вдовушку — лекарь приподнялся со шкур, набросил рубаху, да вон из дома.
«Да, вот и корова приболела. Что за хворь такая, от которой и люди, и скотина? Бывает, конечно. Но кто-то болеет тяжелее, либо животине все по боку, а людской род страдает, либо — наоборот. Вот и птицы, бывает, заразу переносят, но сами-то сыпью не покрываются. Хотя кто их знает, птиц-то, это ж надо все перья выщипать, что б взглянуть!».
Иггельд разглядывал силуэт коровы при свете луны. «Огня, что ли, принести — ничего не видать!» — мелькнуло в голове. Потом что-то мелькнуло и в глазах. Вроде искорка какая, да в самом том месте, где язва. «Не надо огня! Как раз, нужна темнота…» — смекнул ведун. То, что предстало глазам Иггельда, напоминало махонький огонек, негаснущую искру, прямо по центру раны Бурушки. Иггельд достал нож, подковырнул заостренным концом лезвия светящееся место. Вот это да! Теперь искорка горела на острие. Лекарь присел, мазанул бронзой по голому — не натягивать же среди ночи штаны — колену. Так, теперь свет на коленке. Мельчайшая точка, песчинка. Иггельд снова снял искорку ножиком, переложил на листок — по осени их валялось вокруг предостаточно.
«А не прогуляться ли мне по деревне, пока еще темно? Если то, что вызывает болезнь, светится, то сейчас самое время. Может, и не только на людей упало — коли небеса просыпались…».
Вторая искорка нашлась, что называется, не выходя за ворота. Прямо на плетне. А потом еще и еще вдоль дороги. Лекарь шел и смотрел. Слева заскулило. Ага, сучка, больная. Спина так и светится. Да тут не искорка, на спине собаки — целый огонек. Посреди язвы, само собой. Иггельд пожалел, что не захватил лекарских щипчиков. Ну, да ничего, можно и лезвием. Собачонка не поняла, что с ней делают, но едва ведун отпустил ее из рук, удрала стремглав. А Иггельду достался, как трофей, малый камушек, острый, как осколок кремня, да светящийся, ну, послабее лучины, конечно, но — все же ярко! Ведун закатал камушек в листочек, завернул в тряпицу, привязал к поясу.
Вот и рассвет. В голове Иггельда теснились мысли, он, казалось, нашел разгадку — и запутался, причем — одновременно. Ясно, что эти огоньки неспроста, что жгут кожу, злые они. Но — ведь все на свете уже бывало, это любой мудрец скажет. Так почему же тогда Иггельд ничего не слышал о таких огоньках, язвы порождающих? «Может, взять скотинку, какую не жалко, присмолить эту искорку к хребту, да подождать? Ежели загниет — то и думать не о чем…»
Любезная вдова, меж тем, уже приготовила гречневой каши. Иггельд подкрепился, его руки, как-то сами собой, приласкали хозяюшку. Взгляд упал на мешочек у пояса. Иггельд отвязал тряпицу, уложил на печку, подальше — да велел бабенке не трогать, даже близко не подходить!
