Андрэ Нортон - Леопард в изгнании
Корде упорно твердил, что не виноват, но затем де Шарантон повернул колесо, и ему оставалось только кричать. Пока он лежал на станке, де Шарантон забавлялся с ним, словно с живой игрушкой, резал его бритвой, наслаждаясь видом текущей крови.
Корде думал, что, наверное, стал бы просить пощады, если бы там не было мадемуазель Маккарти. Радостное предвкушение в ее ясных глазах вызывало у него тошнотворное отвращение, а то, как она опускала пальчики в кровь, как в краску, и потом облизывала их, чуть ли не лишало его чувств.
Потом он все же умолял — когда к его ступням стали прикладывать раскаленное железо. Комната словно наполнилась тенями, туманными фигурами в плащах с капюшонами, закрывавшими лицо. Они стояли за спиной де Шарантона и ждали. Он умолял их сделать так, чтобы де Шарантон ему поверил, он клялся, что ничего не украл у своего кровожадного хозяина. Он даже признался, что работал на Талейрана, но уверял, что с тех пор, как он прибыл в Новый Орлеан, он ничего — ничего! — не передавал Черному жрецу. И это было правдой.
Но слова не помогли ему. Де Шарантон продолжал свои забавы, пока темные фигуры не подошли совсем близко и не окутали Корде своими плащами. Потом он ничего не помнил. И пришел в себя уже здесь. Боль вернула ему сознание.
«Я боюсь, — со стыдом думал он. — Я не выдержу, если он снова начнет». Но жертвы де Шарантона жили долгие дни, даже недели, и мучитель обязательно придет снова. Корде, наверное, заплакал бы, но слез не было, только глаза горели. «Пресвятая Дева, у тебя есть милость в сердце даже к таким грешникам, как я. Матерь Пресвятая, избавь меня от страха…»
Послышался звук шагов. Корде всхлипнул, сердце бешено забилось у него в груди. Он отчаянно пытался успокоить себя тем, что, судя по шагам — тяжелым солдатским шагам, — сюда явился не один человек, а де Шарантон никогда не приводил с собой солдат, когда хотел поразвлечься с жертвой. Пленник смутно видел свет факелов — один глаз почему-то не видел, а другой слезился от яркого света. Но Корде все же понял, что де Шарантона среди пришедших нет. От облегчения он чуть не потерял сознание, хотя по приглушенной ругани солдат при виде его он понял, что сейчас даже зеркало пришло бы в ужас от его отражения. Некоторые крестились, а один даже отвернулся.
— Ты мужик или баба? — рявкнул на того сержант. Зазвенев ключами, он подошел к Корде и освободил его от кандалов.
Это было просто благословенным избавлением, но когда его обожженные ноги коснулись пола, он не удержался — слабый хриплый крик вырвался из пересохшего горла и разбитого рта.
— Вставай, — сержант с удовольствием пнул его сапогом в ребра. — Смерть Господня, как тут холодно, — заметил он про себя. — Ничего. Скоро согреешься.
Корде с трудом открыл уцелевший глаз.
— Где… — с трудом выдавил он.
— Там, куда попадают все еретики и предатели. В геенне огненной. Ведите его. Не сможет идти — волоките.
Они выволокли его на площадь Кабильдо. На место казней. Какое-то мгновение он почти радовался, что больше ему не придется встречаться с де Шарантоном, но потом, осознав, что ему предстоит, похолодел от ужаса.
Он будет сожжен живьем.
Уэссекс и Костюшко вошли в город за час до заката. В домах, которые они проходили, окна были по большей части забиты досками по приказу губернатора. Уэссекс узнал об этом, когда они наконец добрались до Мэзон Лафитт на улице Филиппа Святого. Дверь им отворил молодой человек, представившийся как Пьер Лафитт.[82] Он быстро впустил их внутрь.
— Я брат Жана. Хотя мы не слишком-то похожи, да? А вы, наверное, те люди, о которых он меня предупредил. Только вот про священника он ничего не говорил, — с сомнением закончил Пьер, глянув на Костюшко.
— Не берите в голову, — сказал Уэссекс — Лучше расскажите, что сейчас творится в городе.
Пьер мало что мог поведать — разве только о том, что с раннего утра солдаты стали загонять горожан в дома. Даже рабам не разрешалось выходить. По приказу де Шарантона в городе ввели комендантский час, и для патрулирования была набрана специальная милиция. Район бедняков сожгли, а баржи у причала на улице Чопитула спустили по течению. Тех, кто пытался сопротивляться или выходил из дома, взяли под стражу и содержат в Арсенале рядом с Кабильдо. Он слышал, что подожгли монастырь, что тех, кто не желает подчиняться указам губернатора, расстреливают на месте без суда и следствия и что милиция и отряд набранных на скорую руку громил из кэнтоков грабят город, загоняют жителей в дома и убивают всех, кто попадается на улице…
— Но в общем все это только слухи, друзья мои, — сказал Пьер, наливая в бокалы гостей вино. — Только что мы узнали, что милиция отправилась в рейд по городу несколько часов назад и что многих забрали, но ведь не могут же они толпу народу сжечь на площади? Это может объясняться только тем, что губернатору нужны зрители. Он большой любитель эффектного, наш герцог де Шарантон.
Пьер проводил гостей в столовую, где окна были завешены тяжелыми черными занавесями, чтобы свет не проникал наружу и никакие соглядатаи из сада не могли его увидеть. Брат Жана Лафитта явно привык к тайным визитам. Вино оказалось весьма приличным, и Уэссекс почувствовал, как успокаиваются его нервы. Тихий, опустевший, измученный город был совершенно не похож ни на один из городов, в которых ему приходилось бывать за время участия в Игре Теней.
— Он не может держать людей в заточении слишком долго, — заявил Костюшко. — Они не вытерпят. Скоро у них кончится еда — если уже не кончилась, — и тогда начнется бунт.
— А может, де Шарантону наплевать? — Уэссекс покачал головой. Действия сумасшедшего не подчиняются логике, и, несмотря на мнение Корде, Уэссекс был уверен в том, что де Шарантон сумасшедший и ни алчность, ни самосохранение уже не движут им.
— Возможно, когда процедура казни закончится, он снова позволит людям выходить, — предположил Пьер. Отблеск свечей играл у него на лице, так что трудно было уловить его выражение, но в голосе звучала надежда.
— Вы не слышали, кто должен быть казнен сегодня вечером? — спросил Уэссекс.
Пьер беспомощно пожал плечами.
— Я не знаю, кого сожгут вместе с беднягой Корде, но губернатор никогда не казнит меньше десятка разом. Конечно, прежде город был просто рассадником преступности, и люди принимали за благо все меры, помогающие с этим покончить. Но сейчас… Все зашло слишком далеко.
Уэссекс кинул взор на своего напарника. Костюшко выглядел непривычно суровым.
— Пьер, мне нужно добраться до Кабильдо и увидеть губернатора, — сказал Уэссекс — Какой путь самый короткий?
