Наталья Медянская - Ночь упавшей звезды
"Леший пару собрал. Один вешает, другая обзывается... Ноги моей больше не будет в Твиллеге! А Сандра? Сианн, как ты мог!" -- донесся прощальный привет "блондинки в красном". И каурая понесла нас узкой улицей, ведущей к городским воротам.
Что там было еще, и как оправдывался Алелор за свой поцелуй, нам знать не дано. А вот за свалку, устроенную в городских воротах, отвечать бы пришлось -- если бы нас нагнали, конечно.
Дорога
Около получаса каурая неслась наметом, и, похоже, трясясь на луке седла, Талька успела отбить себе все, что не отбил ей Торус. Да и сама я чувствовала себя не слишком хорошо, подташнивало и кружилась голова.
Я натянула поводья, заставляя кобылку перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться. Звуки и запахи леса окутали меня. И лишь теперь я окончательно поняла, что мы свободны. Я закинула голову, жмурясь, сведя брови к переносице, как от физической боли. Ветерок ласкал кожу, солнце грело. Где-то вдалеке продробил дятел, хрустнула ветка под легкой звериной стопой; заскрипело, качнувшись, дерево. Пахло медом и дурманным вереском, прелью грибов, корицей засыхающих листьев. А когда глаза распахнулись, праздничный мир опалил своими красками. Осень -- золотая госпожа -- тронула рукой чубки деревьев: каймой, золотою рамой, ярким сполохом. А ветер тряхнул и перемешал цвета: густо-зеленое, рябое, багряное, темно-лиловое... И весь лес, колышущийся, словно море, уходящий к небу лохматыми вершинами; пламенем и сосновой синевой, лежал перед нами. После тюрьмы, после зеленовато-серых камней Сатвера он слепил. Он сбивал дыхание так, что кружилась голова. Я пила воздушную сладость, как родниковую воду, а вокруг нашей каурой лошадки качалась трава: мятлик, полынь, звездоцветы; высыхающая коричневая пижма, царские скипетры, гвоздики... то, что топчешь, не замечая, а оно буйствует и живет.
Талька поерзала в седле, заставив меня очнуться:
-- Слушай, а, может, завернем? Тут деревенька есть. Близко. А то, гляжу, ты совсем устала... -- она посмотрела куда-то вверх, мазнув меня по носу жесткими волосами.
-- Ты меня что, спиной видишь? -- усмехнулась я. -- Это кто устал? У меня ноги в стремена упираются, мне удобнее... Ладно, давай завернем. Есть жутко хочется, -- я облизнулась. -- Показывай дорогу.
Рыжая обиженно фыркнула, но потом засмеялась:
-- Все-то ты знаешь... Направо сворачивай. Кажется...
***
Со стороны Твиллега летел по дороге всадник. Лицо его было сосредоточенно, конь под ним распластался стрелой, и шало дробили проселок копыта: "Толь-ко-бы-ус-петь..."
Лопнули тысячи звенящих нитей, привязывавших Мадре к Дальнолесью. Лес продолжался обычный, не колдовской. Мевретт остался один.
Накатил страх, тягучий, медовый... тот, что проглядел Одрин, когда покидал вотчину вместе с сыном и своей Триллве.
Остался за спиной чародейский кокон. Словно разжалось теплое, привычное, дарящее силу и тепло объятие; и элвилин смахнуло ветром, как бабочку с ладони, повлекло, ломая крылья, пугая... и даря то, чего никогда до сих пор с ним не было. Свободу? Полет?
Свистнули в ушах слова дедки-лекаря Звингарда: "Поглядим еще, какая бабочка отсюда вылетит..." А получается, вырвался Одрин, сам?
Это осознание помогло лилейному скоротать дорогу.
Мевретт был уже на полпути к Сатверу, когда шум с лесной просеки заставил его свернуть и притаиться в кустах. Но, приглядевшись к разношерстной шумной компании Давних, сопровождающих полотняный фургончик, Одрин с изумлением понял, что это всего лишь труппа бродячих лицедеев, невесть каким ветром занесенная на границы Дальнолесья. Ну надо же... -- подумал он, -- вот так вот запросто в такое время...
Недоуменно пожал плечами и хотел, было, уже проехать мимо, когда его окликнули сочным басом:
-- Эй!.. Послушай-ка, мил человек!
Одрин придержал коня. На него, скалясь в три с половиной зуба, добродушно смотрел коротышка, больше всего похожий на сморщенный от старости, одетый в цветные лохмотья гриб.
-- Ты не знаешь, Вересков цвет-то далече? Ну, деревенька такая! -- пояснил он, увидев, что до Одрина не доходит. Ухмыльнулся, отбросив назад пегие патлы.
Мевретт пожал плечами, указав направление:
-- Недалече. Но ездить не советую, "черные" там побыли с утра.
И хотел уже мчаться дальше, но тут внимание привлекли лай и обиженный рев. Одрин осадил жеребца и всмотрелся в живописную группу, пытаясь определить источник звука.
К задней грядке телеги был привязан веревкой медвежонок. Ленивую карюю лошадку, кивающую спутанной гривой, он нисколько не тревожил. Зато свора сопровождающих труппу разномастных псов так и норовила уцепить беднягу за голые пяты. Медвежонок отмахивался и жалобно ревел.
Подавив в себе приступ гнева, Одрин спросил у "гриба":
-- Это ваш медведь?
Тот довольно ухмыльнулся:
-- А как же, наш...
Собаки, почуяв присутствие элвилин, унялись; а медвежонок встал на задние лапы, когтя воздух передними, и заплакал.
Мадре, дернувшись, погнал коня прочь, твердо зная, что не имеет права задерживаться. Но, проехав с полмили, остановился. Представил себе несчастную мордочку Темулли, прижимающей к боку зеленого друга, и, ругаясь, вернулся.
Вересков цвет
Еще вчера здесь вполне мирно жили Давние и элвилин, а сегодня... От пожарищ расползался жирный дым, забивал вонь испражнений и тошнотный запах крови. Одного из мертвецов, лежащего поперек дороги, переступила Вещунья. Он был убит копьем в спину. Бронзовые мухи, зудя, копошились в ране.
Еще пятеро элвилин странными плодами болтались на березе. Их вешали со знанием дела: сломанные шеи, лиловые высунутые языки; и острые уши мелькали из-под волос, относимых ветром. Клевавшие висельников сизые вороны при нашем приближении тяжело поднялись в небо, но почти сразу вернулись, понимая, что от нас им не будет вреда.
В деревне могли быть и другие мертвецы, лежащие там, где их настигло железо, или сгоревшие вместе с домами. Возможно, заживо.
При виде трупов Талька резко повернулась, уткнувшись мне в грудь.
-- Гады! Гады!... -- она скрипнула зубами. -- Ненавижу...
Главная (и единственная) улица была насквозь продута ветром и пуста. Пахло пеплом и горьким дымом.
Те дома, которые уцелели, казалось, притиснулись со страху к земле, натянули на подслеповатые оконца тростниковые стрехи и наглухо запечатали двери. Ни людей, ни кур, ни собак...
Я передвинула меч на бедре, чтобы удобнее было выхватить.
-- Тут те побывали, на которых мы с утра нарвались, -- ржавым голосом сказала я. -- Полезем туда... расспрашивать... или ну его?
