Алекс Готт - Белый Дозор
— Однако, куда же вы дальше поплывете? Дальше река совсем злая будет, — сообщил хозяин чума. — Зима уже совсем скоро.
— В этом году совсем рано олень белый стал, — поддержала своего супруга Кунэй, — значит, зима такая будет, что на лету плевок замерзнет, так будет холодно. Еще дней десять, и начнется первый мороз, а вы, если выше пойдете, то еще раньше с ним встретитесь.
— Знаешь, мне это напоминает сцену из сказки Андерсена, когда Герда приходит не то к лапландке, не то к финке, — прошептала Всеведа Навиславу, с которым у нее в последнее время наметилось что-то вроде романтических отношений. Они часто уединялись вдвоем, но не так, чтобы совсем, а просто отходили от остальных на почтительное расстояние, оставаясь, тем не менее, на виду. Порою они брались за руки, охваченные чувственным порывом, но всякий раз тут же смущенно разрывали рукопожатие, подчиняясь негласному правилу: «Никаких отношений во время Дозора». Это правило не было кем-то придумано или введено, но его очевидность ощущалась всеми, да к тому же и женщин было всего две (из которых одна — Марина, была уже не вполне человеческим существом), и конкурировать за них было бы делом ненужным и пустым. Что касается отношений однополых, то такого рода увлечения были в отряде не приняты и считались непотребными, ибо в Родовой Вере гомосексуальная связь позорна, ибо она не Божественного, но животного происхождения, а никто из родноверов к животным себя никогда не относил.
— Да, да, точно, ты права, — с играющей на тонких губах улыбкой, тихо отвечал ей Навислав. — Как там? «Шубку не забудь, рукавички…»
— Хотелось бы всё же знать, куда мы идем. Какова наша конечная цель? Я понимаю, что раньше Велеслав имел полное право держать это в секрете, но теперь, когда впереди нас ожидает испытание холодом, от которого лично я уже довольно скоро превращусь в ледяную глыбу, думаю, настала пора нам узнать, что именно мы ищем, к чему нам готовиться. Когда меньшинству известен секрет, а большинство прозябает в неведении, ничего хорошего это не сулит, — с явным раздражением в голосе молвила Всеведа, и ее слова, хоть и произнесенные очень тихо, всё же коснулись слуха Велеслава, сидящего довольно далеко от них и беседовавшего с Эрчимом. Что до Василия, так тот расположился со своим альбомом в углу и увлеченно рисовал это необыкновенное застолье в чуме оленевода. Он так глубоко ушел в свою работу, что не заметил, как сквозь щель между шкурами за его художеством внимательно наблюдал чей-то цепкий взгляд.
Велеслав, услышав сетования Всеведы, вздрогнул, оборвал свой разговор с якутом и жестом показал всем, что настал его черед говорить. За столом воцарилось молчание, и только Эрчим тихонько напевал себе под нос какую-то монотонную, состоящую всего из нескольких слов песенку.
— Братья и сестры мои, — начал Велеслав, встав и вытянувшись во весь рост, — я постараюсь обойтись без излишней торжественности, тем более, что для нее совершенно нет повода. Я также не хочу драматизировать наше положение, но, признаюсь честно, оно мне кажется довольно серьезным, если не сказать больше. Я хочу честно признаться, что не знаю, что именно мы ищем. Я знаю лишь, что это некое место, знаю его название, и не более того. Да-да, — он поднял руки, сделал успокаивающий жест, так как среди сидящих начался ропот, грозивший перерасти в открытое возмущение, — поверьте мне, на этот счет мои знания почти равны вашим. Мне известно, что некая совокупность обстоятельств, именуемая не чем иным, как волей нашего Бога, должна привести нас к искомой цели. До сих пор всё шло, как нельзя лучше, но теперь я не знаю, куда нам идти. Я знаю лишь название этого места, но я не знаю дороги туда. Если верить древним преданиям, то мы должны получить какой-то особый знак, ориентир, по которому мы поймем, что перед нами вход в… — Велеслав запнулся, поглядел на Неживу, неподвижно смотревшую перед собой и, казалось, не обращавшую внимания на всё происходившее вокруг нее. Но подумать, что девушка витает где-то в облаках, — было бы ошибочным выводом, ибо, почувствовав на себе взгляд Велеслава, ощутив скрытый в этом взгляде вопрос, к ней обращенный, она отрицательно покачала головой и коротко ответила:
— Не сейчас. Еще не время.
— Вот видите, — Велеслав обвел взглядом всех сидящих. — Это не моя тайна, не мой секрет. Сама Мара, устами нашей Великой Сестры, запрещает мне говорить вам название этого места. Что я могу? — развел руками Велеслав. — Остается ждать и надеяться, что Богиня смилостивится над нами и укажет, куда нам идти.
Тут вдруг Велеслав заметил, что Эрчим и Кунэй переглядываются, словно говоря без помощи слов, что часто бывает возможно между долго живущими вместе родными людьми. Тогда взгляд, поза, всякое движение оказываются достаточными для беззвучного понимания друг друга.
— Простите, хозяева дорогие, мы вас, наверное, уже изрядно побеспокоили, — вежливо обратился Велеслав к чете оленеводов. — Да и засиделись, и ни к чему вам знать о наших проблемах. Нам пора собираться? Если так, то скажите, мы не обидимся.
— Зачем собираться? — с усмешкой спросил Эрчим. — Куда вы пойдете? Оставайтесь здесь, заночуете. В чуме места много.
Велеслав, в знак искренней благодарности, прижал к груди правую ладонь и поклонился Эрчиму. Того, казалось, смутило такое проявление вежливости, и он замахал руками, затараторил что-то на своем языке, потом, опомнившись, перешел на русский:
— Меня не за что благодарить. Мать моя еще три дня тому назад точно сказала, когда вы придете. Она вас давно ждет, — пояснил якут.
— Очень давно, — поддакнула Кунэй. — Раньше нечасто вспоминала, а в последний месяц только и говорит, что о белых людях, которые придут на корабле. Так и сказала: «Приплывут вдесятером, среди них одна женщина, один ребенок и одна Великая Черная Шаманка». Вот, как сказала она. Позвать вам ее? Хотите?
Вдруг полог за спиной Василия отошел в сторону, тот вздрогнул, испуганно отпрянул. В образовавшемся проеме все увидели кошмарного вида старуху, выглядевшую столь ужасно, что, казалось, человеческое существо страшнее нее в природе невозможно найти. Лик ее был черен, седые космы торчали во все стороны, местами обнажая кожу черепа, всю в мелких, крестообразных шрамах, которыми принято покрывать тело у шаманов тех мест. Тело ее, едва прикрытое лохмотьями, было измождено до почти полнейшей дистрофии. Поверх лохмотьев старая карга украсила себя многочисленными бусами из каких-то блестящих, совершенно черных мелких камешков, нанизанных на суровую нитку и, должно быть, довольно тяжелых для нее, так как шея старухи едва держалась под их весом. Казалось, что еще чуть-чуть — и эти бусы перережут тонкую шею, а голова старухи отвалится. Взгляд ее раскосых глаз был безумным и зловещим, ступни босых ног оканчивались кривыми пальцами с длиннейшими желтыми ногтями, что делало их больше похожими на куриные лапы. Руки — кости, обтянутые морщинистой черной кожей, кисти их казались огромными: каждая шириной с лопату, а ногти на пальцах были настолько ужасающе длинными, что загибались внутрь, словно у китайского мандарина, не хватало лишь нарядить их в серебряные или золотые футляры. Все, кроме почтеннейшей четы оленеводов, замерли в ужасе. Тем временем старуха, сделав несколько шагов, подошла к Марине-Неживе и с невероятным стуком и грохотом костей рухнула перед ней на колени. Нежива, словно только и ожидавшая появления старой ведьмы, очнулась, сбросила свое оцепенение, выражение ее лица прояснилось, она благожелательно посмотрела на распростертую перед ней старуху и на решительно никому из отряда не известном языке произнесла несколько слов. Эрчим прикрыл глаза, по выражению его лица было ясно, что он всё прекрасно понял. Кунэй вежливо пояснила для остальных:
