Дмитрий Казаков - Мера хаоса
— Проводите Исторгнутых за пределы поселка! — спокойно приказал командор. Хорста довольно ощутимо пихнули в спину. Он споткнулся и едва не упал.
— Эй, аккуратнее! — возмутился Авти. — Мало вам Исторжения? Вы что, хотите, чтобы я нос разбил?
Боязнь расквасить физиономию выглядела столь мелкой по сравнению с тем, что с ними случилось, что Хорст невольно заулыбался. Из груди вырвалось нечто сиплое, напоминающее помесь курлыканья с кашлем.
Оказавшийся рядом послушник, выпучив глаза, шарахнулся в сторону.
Исторгнутых провели мимо бараков к широко распахнутым западным воротам. За ними виднелся заснеженный лес, удаляющаяся куда-то в глубь чащи дорога.
— Уходите, — сказал командор, — и не вздумайте возвращаться! Любой, заметивший вас рядом с поселком, будет вправе зарубить вас на месте.
Ворота с грохотом закрылись.
— Раздери меня Хаос, мы же замерзнем насмерть! — возмутился Авти. — Хоть бы плащи выдали, что ли!
— Если то, что болтают об Исторжении — правда, — Хорст поежился, ощущая, как морозец забирается под кафтан, — то смерть от холода по сравнению с ним все равно, что праздник.
— Я Исторжения не боюсь, — Авти погрозил кулаком в сторону поселка. — Что может Хаос сделать тому, кто и так в его лапах? А вот тебе в ближайшие дни придется несладко…
— Эй, валите отсюда! — донесся крик со сторожевой башни. — Будете топтаться у ворот, расстреляем из луков!
— Пошли, а то и впрямь стрелами истыкают, — Авти сунул руки в карман и зашагал на запад, к лесу. Хорст поспешил за ним.
Ветер усилился, из туч повалил крупный снег. К тому моменту, когда они миновали поворот на кладбище и добрались до опушки, началась настоящая метель. Костер трещал, жадно пожирая мелкие веточки. Сунутая в огонь лесина потихоньку обугливалась, на ее чернеющей плоти кое-где замерцали красные пятнышки..
Хорст жался к костру, безуспешно пытаясь согреться. Они шли долго и остановились, когда начало темнеть. Пока сгущались сумерки, успели натаскать веток. Авти, спрятавший где-то в сапогах огниво и кремень, ухитрился развести огонь в костре. Сейчас шут пропадал в темном лесу. Чего он рассчитывал там добыть, Хорст не знал, но истово надеялся, что удастся хоть чем-нибудь подкрепиться…
В животе голодно бурчало, а ноги дрожали от усталости.
Теплее почему-то не становилось. Хорст почти уткнулся носом в пламя, ощущал даже, как тлеют его волосы, но руки и ноги продолжали быть ледяными, а сердце билось редко, с перебоями.
Может, именно так уходит высасываемая Хаосом жизнь?
Он помнил, что надо следить за костром, но голова кружилась, а вокруг все плыло, точно невероятной силы наводнение обрушилось на мир, смывая все вокруг. Время от времени Хорст приходил в себя, совал в пламя очередную порцию веток, пододвигал лесину…
А потом вдруг понял, что лежит. Одежда на боку отсырела, а костер, судя по царящей вокруг тьме, почти потух. Попытался подняться, даже встал на карачки, но затем снова распластался по земле, на этот раз лицом вниз.
— Эй!.. Эй!..
В очередной раз очухался от ударов по щекам. Поднял веки и обнаружил перед собой обеспокоенного Авти. Костер вновь горел, и в его свете лицо шута напоминало маску из красного дерева. Лысина фигляра мокро блестела.
— Что со мной? — выдавил Хорст.
— Похоже, что Хаос взялся за тебя всерьез, — сказал Авти. — Я нашел тебя чуть ли не в костре… Ты бодал тлевшее полено. Сидеть сможешь?
— Попробую.
Шут помог ему подняться, сесть на шершавый ствол, потом сунул в руку что-то круглое, маленькое.
— Что это?
— Яйцо, — Авти мрачно усмехнулся. — Одному клесту сегодня повезло меньше других. Исторжение там или нет, но жрать-то надо.
Хорст с трудом разбил яйцо, руки тряслись, как у записного пьяницы. Поднес его ко рту и выпил клейкую сердцевину. На мгновение стало лучше, а потом в желудке словно лопнул горшок с варевом. Что-то горячее ошпарило грудь, полезло к запекшемуся горлу.
Хорст захрипел, ощутил, что падает.
— Давай, держись, — сильные руки подхватили его, — я тут лапника нарвал. Ложись, а я за костром послежу…
Бывший сапожник повалился на что-то жесткое и хрустящее, уставился в темноту. Его разламывало изнутри, руки и ноги, казалось, отдалились от тела на десятки ходов, внутренности жгло, а всякий вдох сопровождался неприятным скрипом в груди.
Холода он не чувствовал, спать не смог бы, даже если бы захотел, а ощущение времени полностью пропало. Откуда-то сверху сыпал снег, каплями оседал на лице, увлажнял одежду.
Хорсту было все равно. Он замечал только, что время от времени подходит Авти, что-то говорит, но слов не понимал, а потом с удивлением обнаружил, что вокруг светлеет.
Головная боль отступила, унялась неприятная пульсация в груди, он вновь мог связно говорить и двигаться.
— Ага, шевелится, — донесся сбоку удивленный голос Авти, — значит, жив… Если честно, не ожидал, что дотянешь до утра.
Хорст сел. Деревья выступали из предрассветного сумрака. Снег перестал падать, и над лесом зависла мертвая тишина, нарушаемая только вздохами ветра. Костер едва тлел, от лесины уцелел огрызок длиной в ладонь.
— Лучше… лучше бы я умер, — Хорст поморщился от новой боли, разлившейся по всему телу. Вскоре она сосредоточилась вокруг определенных мест. Ночью они зудели, но тогда было не до них.
Хорст глянул на ладонь, где находилась одна из болевых точек, и пустой желудок скрутил тошнотный спазм. Пониже указательного пальца, выпирая из плоти, виднелся багровый фурункул размером с улитку.
— Да, такие у тебя по всему лицу, — сказал Авти, упреждая его вопрос, — и, скорее всего, по всему телу…
— Что же делать?
— Идти дальше, — шут вздохнул. — Если мы останемся тут, то не Хаос, а мороз в компании голода уморят тебя, да и меня в придачу.
— Какая разница, где умирать? — Хорст почувствовал, как его охватывает черное, ледяное отчаяние.
— Ты выдержал целые сутки. — Авти встал и принялся забрасывать костер снегом. — Чего на моей памяти не смог ни один Исторгнутый. Кто знает, может, ты Хаосу не по зубам? Так что брось жалеть себя и пошли!
Хорст полагал, что умрет, как только сделает первый шаг. Но ноги слушались, мускулы, хоть и слабые, несли тело. Голова слегка кружилась, и холод превратил вымокшую одежду в плохое подобие доспехов, — но это почти не мешало.
Они выбрались на дорогу, с которой вчера свернули и отошли на несколько размахов, и зашагали на запад. За спинами Исторгнутых, пронизав истончившуюся завесу облаков, восходило солнце.
Селение выглядело увеличенной копией орденского поселка — бревенчатый частокол, крыши над ним, храм и поднимающиеся к небу дымки. Даже стражники, топчущиеся у ворот, были облачены в точно такие же тулупы, в каких Хорсту не раз доводилось стоять на посту.
