Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка"

Она не тешила себя надеждой загонять его, утомить. Дарен был креффом; такого не сможет заездить и стая оборотней, не то что девка-послушница, еще не получившая пояса, но… Лесана снова напрыгнула на него, снова отскочила. Снова напрыгнула.

Супротивник начал злиться. Их бой вроде бы и был боем, но каким-то… чистым, лишенным ярости, выдумки. Она нападала – он отбивался, он нападал – она отбивалась. Он не мог потеснить ее, она – его. Так и кружили, как два петуха. Вот он обрушил на девчонку удар, а она поднырнула под широким клинком, выгнулась, словно ивовая ветка, отскочила… И вот уж снова стоит в нескольких шагах, крепко сжимая оружие.

Видоки безмолвствовали. Замерли, всматриваясь, но… скучая. Потому что любоваться было особенно не на что. Подобные сшибки чуть не каждый день на ратном дворе. Чего на них смотреть? Да и долго уже эти двое скачут. А боя как не было, так и нет. Этак до вечера можно махаться. И как выяснить, кто одолел? Удары подсчитывать? Или прыжки?

Нэд недовольно поморщился и даже начал поднимать руку, чтобы приказать прекратить эту блажь, как вдруг…

Лесана, которая до этого мгновения напрыгивала на могучего неприятеля, словно куропатка на охотника, вдруг ринулась на дюжего мужика, закручиваясь волчком.

Сверкнул клинок, высеклись искры. Дарен отпрянул на шаг, а удары посыпались на него градом. Мечи скрещивались, железо скрежетало, отлетало, снова неслось, свистело, и опять волчок кружился вокруг могучего креффа.

Застывшие в онемении видоки подались вперед. Крутнувшись в прыжке, выученица Клесха вдруг подцепила на клинок ослепительную голубую вспышку.

Дарен подался вперед, силясь достать девку, устремляя ей навстречу Дар. Но искрящийся вихрь молодой и яростной силы обрушился на воя, сшиб его с ног, повалил на землю, а сверху на поверженного противника диким зверем метнулась победительница.

Когда она приземлилась и сполохи Дара растаяли, Нэд не успел даже рта раскрыть, как боевой нож с берестяной рукоятью пригвоздил правую ладонь поборотого креффа к утоптанной пыльной земле.

– Я взяла первую кровь, – встала над шипящим от боли противником девушка и огляделась, отыскивая взглядом наставника.

Клесх покачал головой.

– Почто руку ему изуродовала?

Выученица виновато опустила глаза, вздохнула. Ну нешто поцарапать его надо было? Тогда б еще сказали, что по случайности вышло, повезло-де ей. А так уж точно сомневающихся не найдется.

Тем временем удивленный Дарен вырвал нож из ладони здоровой рукой и поднялся на ноги. Оружие он протянул противнице.

– Лихо!

Видоки безмолвствовали. Знамо ли дело – девка, которую иначе как никчемной не называли, одолела могучего воина, явив такую силищу, какой в ней и не чаяли. Дарен стиснул изуродованную ладонь и огляделся.

– Что стоишь? Долго он кровью истекать будет? – спросил Клесх у выученицы.

Вроде и негромко спросил, а услышали все.

Лесана шагнула к противнику, не обратив внимания на уже идущих Русту и Ихтора.

С узкой ладони осыпались голубые искры. Послушница провела пальцами по исходящей кровью ране и отступила от изумленного креффа. Дарен остановившимся взглядом смотрел на тонкий розовый шрам. Потом поднял глаза на Лесану и лишь после этого посмотрел в ту сторону, где стоял Нэд.

Лица других наставников вытянулись в изумлении.

– Я думаю, Нэд, – по-прежнему негромко сказал Клесх, – ты опояшешь мою выученицу сегодня же. Потому что подобных ей в Цитадели нет.

Когда над крепостью разлились сиреневые сумерки и повисли в углах сероватыми тенями, Лесана наконец была опоясана и отпущена из покоев удрученного Главы.

Вместо ученического платья на обережнице теперь была одежа ратоборца, подпоясанная широким тяжелым ремнем, который на удивление ладно схватывал ее стан. В непривычном облачении девушка еще чувствовала себя неловко. Казалось, слишком приметна новизна и черной рубахи из тонкого крепкого полотна, и кожаной верхницы с короткими рукавами, и штанов, да и самого пояса.

Мелькнула в голове мысль о том, что пять ученических лет пролетели как-то слишком быстро. Вроде еще вчера мечтала отучиться и вернуться домой, а теперь вот и отучилась, и домой завтра поедет. Как-то там? Мать с отцом повидать бы, молодших потискать. Хотя… кого там тискать, выросли все уже. Стешке в этом году семнадцать. И какая она теперь Стешка? Стояна свет Юрдоновна. Ельке, то бишь Елави – тринадцать. Скоро тоже невеститься пойдет. Меньшому братишке – десять. И, видать, его одного из всей семьи еще можно величать не Русаем, а по-прежнему Руськой.

Эх, и соскучилась же она по ним! Да и на деревню бы взглянуть… Как там, интересно, мосток березовый, еще дедом Вроном справленный? Стоит ли над ручьем? А калина у их ворот растет ли? Отец все срубить собирался…

На этом думы о доме да родне закончились, потому что Лесана наконец достигла низенькой крепкой двери. Постучала и распахнула тяжелую створку, согнулась, чтобы не осадиться лбом об притолоку, шагнула в темный, жарко натопленный покойчик.

– Бабушка! – позвала нарочито громко, вдруг не услышит.

– Чего разоралась? Ходют тут, вопят в три глотки, а потом или кочерги след простыл, или холстин недосчитаешься. Иди, иди отседова!

Согбенная обитательница каморки шагнула откуда-то из полумрака, потрясая веником.

– Бабушка, это я – Лесана. – Девушка даже растерялась. – Не узнала меня?

– Лесанка? – прищурила слезящиеся глаза старуха. – Ты, что ль?

– Я.

– Никак Нэд, старый козел, опоясал-таки? – догадалась хрычовка. – Видала, видала, как ты Дарена – колоду беззаконную – по двору валяла. Наловчилась…

– Ой, – расстроилась собеседница. – А я тебя там не приметила.

– Дык меня чего примечать-то? – замахала руками бабка. – Меня примечать, только падучую кликать.

Лесана рассмеялась и вдруг порывисто обняла Нурлису, вдыхая забытые уже запахи дыма, камня, лежалых холстин и… старости, пропитавшие убогую одежу бабки.

– Я тебе гостинцев привезла.

– Мне? – изумилась старая. – Да Встрешник с ними, с гостинцами. Дай-ко я на тебя погляжу, ну-ка…

И она поворачивала девушку то так, то эдак, чтобы в свете лучины разглядеть и новое ладное облачение, и широкий пояс с медными бляшками, и саму обладательницу справного наряда.

– Ишь, вымахала! Через прясло-то перешагнешь и не заметишь. А патлы-то обросли… Садись, садись, состригу лишние, ножни где-то тут были, если не упер никто. Ходят тут день и ночь, все тащут, что плохо лежит…

Старуха кудахтала, суетясь вокруг гостьи, вглядывалась ей в лицо, суматошно поглаживая по плечам, не зная, как оказать честь, как скрыть дрожь в голосе. Молодая статная женщина стояла перед ней. И хотя не было больше у Лесаны задорно сияющих глаз, да и взгляд стал тяжелым (молодые девки эдак не смотрят), а промеж бровей появилась сердитая морщинка, для Нурлисы она была все та же девочка, что когда-то бессильно плакала, уткнувшись носом ей в колени.

– Ну давай, показывай гостинцы, – наконец вспомнила старуха. – Показывай.

Лесана достала из заплечной сумы долбленку медовухи и клюкву, вываренную в меду.

– Это чего, орехи, что ль? – сунула нос в глиняный горшок Нурлиса. – Вот дурища! Чем же я их грызть-то буду?

– Ягоды там, – улыбнулась девушка. – И вот еще что…

Шагнув к бабке, выученица Клесха накинула ей на плечи широкую мягкую шаль.

– Чего это? – растерялась карга. – Плат? Мне?

– Тебе. Чтоб не зябла.

И гостья снова порывисто обняла хозяйку каморки.

– Ну, будя меня тут задаривать, – вывернулась старая, скрывая влажно заблестевшие глаза, и зашаркала к сундуку.

Припрятала гостинцы под лавку, затем подняла тяжелую крышку ларя, пошуршала чем-то, что-то переложила с места на место, побубнила и, наконец, сызнова вернулась к гостье.

– На вот, поддень куфайку. – И она сунула в руки девушке новую войлочную, но уже пахнущую прелью душегрейку.

– Зачем мне? – растерялась Лесана. – Лето ж на дворе.