Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.

Ужин был ее любимым временем — ведь последнее время она далеко не всегда ложилась спать на сытый живот. Иногда за едой добрый человек позволял задавать вопросы. Однажды она спросила, почему все прихожане храма такие умиротворенные — у нее дома люди боятся смерти. Она помнила, как рыдал прыщавый оруженосец, когда она пырнула его в живот, как молил о пощаде сир Амори Лорх, когда Хоут бросил его в медвежью яму. Помнила, как кричали люди в деревне на берегу Божьего Ока, когда Щекотун допрашивал их про золото.

— Смерть — не самое худшее, — ответил ей добрый человек. — Это дар, который преподносит нам бог, прекращение нужды и страданий. Когда мы рождаемся на свет, Многоликий каждому из нас посылает темного ангела, который идет за нами по жизни. Когда человек не может более нести груз своих грехов и своих мук, ангел берет его за руку и уводит в край ночи, где светят вечно яркие звезды. Те, кто пьет из черной чаши, ищут своего ангела. Если они боятся, свечи их успокаивают. Чем пахнут для тебя наши свечи, дитя?

Винтерфеллом, могла бы сказать она. Снегом, дымом, сосновой хвоей. Конюшней. Смехом Ходора, битвой Робба и Джона на дворе, песней Сансы про какие-то дурацкие локоны. Криптой, где сидят каменные короли, горячим хлебом, богорощей. И моей волчицей, ее мехом, как будто она по-прежнему рядом со мной.

— Ничем, — сказала Арья, чтобы послушать, что он скажет в ответ.

— Лжешь — но свои секреты ты умеешь хранить, Арья из дома Старков. — Так он называл ее, лишь когда бывал недоволен ею. — Ты ведь знаешь, что вольна отсюда уйти. Ты пока еще не наша. Можешь отправляться домой, когда пожелаешь.

— Вы сказали, что если я уйду, то не смогу больше вернуться.

— Да, это так.

Ей сделалось грустно. Сирио тоже так говорил. Сирио Форель, который научил ее работать Иглой и погиб за нее.

— Я не хочу уходить.

— Тогда оставайся… но помни, что Черно-Белый Дом — не сиротский приют. Здесь все должны нести свою службу. Валар дохаэрис, как говорим мы. Ты должна повиноваться, если желаешь остаться у нас. Повиноваться всегда и во всем. Если ты не способна на это, то уходи.

— Я способна.

— Что ж, увидим.

Кроме помощи Умме, у нее были и другие обязанности. Она подметала в храме полы, прислуживала за едой, разбирала одежду умерших, вытряхивала их кошельки и пересчитывала диковинные монеты. Мертвых они с добрым человеком находили каждое утро, совершая обход. Тихо, как тень, говорила она себе, вспоминая Сирио. У каждой ниши она приоткрывала тяжелую железную дверцу фонаря, который держала в руке, и искала мертвых.

Некоторые из них приходили сюда на час или на день, другие посещали храм целый год. Испив сладкой темной воды из пруда, они укладывались на каменную скамью за статуей того или иного божества, закрывали глаза и больше не просыпались. «Дар Многоликого принимает бесчисленное множество форм, — говорил добрый человек, — но здесь он всегда ласков». Найдя мертвеца, он читал молитву и убеждался, что тот в самом деле мертв. Приведенные Арьей слуги уносили покойника в подземелье, послушники раздевали и обмывали его. Одежда, деньги и ценности складывались в ящик, тело переносилось в святилище, доступное только жрецам; то, что происходило там, Арье не полагалось знать. Однажды за ужином у нее зародилось ужасное подозрение. Она отложила нож и уставилась на кусок белого мяса. «Это свинина, дитя, — сказал добрый человек, видя ее испуг, — всего лишь свинина».

Каменная кровать напоминала ей Харренхолл и ту кровать, на которой она спала, когда драила лестницы под началом у Виза. Тюфяк, набитый тряпками вместо соломы, был еще комковатее харренхоллского, но зато не кололся. Одеял она могла брать сколько захочет — толстых шерстяных одеял, красных, зеленых и клетчатых. В каморке она спала одна. Здесь она держала свои сокровища — серебряную вилку, шляпу и перчатки без пальцев, подаренные ей моряками с «Дочери Титана». Здесь же лежала ее прежняя одежда, сапоги, пояс, кинжал, небольшой запас монет… и, конечно, Игла.

Свободного времени у нее оставалось немного, но Арья упражнялась, когда только могла, сражаясь с собственной тенью, падающей от синей свечи. Однажды это увидела девочка-призрак, проходившая мимо. Она не сказала ни слова, но добрый человек на другой день проводил Арью до самой каморки.

— Тебе надо избавиться от всего этого, — сказал он.

— Это мое, — испугалась Арья.

— Кто же ты?

— Никто.

— Это принадлежит Арье из дома Старков. — Он взял серебряную вилку. — Как и все остальное. Им здесь не место, как и ей. Слишком гордое у нее имя. У нас, смиренных слуг, нет места для гордости.

— Я тоже служу, — пробормотала она. Вилка нравилась ей.

— Ты играешь в служанку, но в глубине души остаешься дочерью лорда. Ты брала себе много других имен, но сбрасывала их, словно платья. Под ними ты всегда была Арьей.

— Я не ношу платьев. В них драться нельзя.

— Зачем тебе драться? Разве ты какой-нибудь убийца, таящийся в темном переулке? Перед тем, как испить из холодной чаши, — вздохнул он, — ты должна вручить Многоликому всю себя. Тело и душу. Если ты не в силах сделать это, тебе придется уйти.

— Но железная монета…

— Ею ты заплатила, чтобы попасть сюда. Теперь ты должна платить снова, и дорогой ценой.

— Золота у меня нет.

— То, что мы предлагаем, не покупается золотом. Цена этого — ты сама. Люди разными путями идут через долину горя и слез, и наш — труднее всего. Для него мало кто создан. Здесь нужна недюжинная сила тела и духа, нужно жесткое и сильное сердце.

На месте сердца у меня дыра, думалось Арье, а идти мне некуда.

— Я сильная. Не слабее вас.

— Ты думаешь, что другого места для тебя нет на свете. — Он точно подслушивал ее мысли. — Ошибаешься. В доме какого-нибудь купца тебе было бы легче служить. А может быть, хочешь стать куртизанкой, чтобы мужчины слагали песни о твоей красоте? Скажи только, и мы отправим тебя к Черной Жемчужине или к Дочери Сумерек. Будешь спать на розовых лепестках, носить шелковые юбки, которые шуршат на ходу, и знатные лорды до сумы дойдут, лишь бы приобрести твою невинность. Хочешь выйти замуж, растить детей? Скажи, и мы найдем тебе мужа. Честного подмастерья, богатого старика, морехода — кого только пожелаешь.

Арья, ничего этого не желавшая, молча потрясла головой.

— Ты мечтаешь о Вестеросе, дитя? Завтра отплывает «Красотка» Луко Престейна. Она идет в Чаячий город, Синий Дол, Королевскую Гавань и Тирош. Хочешь, мы посадим тебя на нее?

— Я только что оттуда. — Иногда Арье казалось, что она бежала из Королевской Гавани тысячу лет назад, иногда — что только вчера, но она знала одно: назад ей возвращаться нельзя. — Я могу уйти, если вы так хотите, но туда я не поеду.

— Мои желания ничего не значат. Быть может, сам Многоликий привел тебя сюда, чтобы сделать своим орудием… но я, глядя на тебя, вижу ребенка, хуже того — девочку. На протяжении веков Многоликому служили многие, но лишь немногие среди них были женщинами. Женщина приносит в мир жизнь, мы даруем смерть. Совмещать то и другое не дано никому.

Опять он меня пугает, подумала Арья. Как тогда с червяком.

— Мне все равно, — сказала она.

— А напрасно. Останешься здесь, и Многоликий заберет у тебя уши, и нос, и язык. Заберет твои грустные серые глаза, видевшие так много. Заберет руки, ноги, сокровенные части тела. Заберет твои мечты и надежды, то, что ты любишь и что ненавидишь. Тот, кто поступает к нему на службу, должен отдать все, что делает его собой. Способна ли ты на это? — Он взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза так глубоко, что она содрогнулась. — Не думаю.

Арья отбросила его руку.

— Я смогу, если захочу.

— Так говорит Арья из дома Старков, которая ест могильных червей.

— Я все отдам, если так надо.

— Тогда начни с этого. — И он показал на ее сокровища.

В ту ночь Арья, как всегда, прошептала свою молитву, но уснуть ей не удалось. Она ворочалась на своем тюфяке, кусая губы, и чувствовала внутри дыру вместо сердца.