Виктория Дьякова - Кельтская волчица
Он берет лицо призрака, которое удивительно легко отделяется от тела и похоже на театральную маску, только волосы слегка шевелятся, точно они живые и их ворошит ветер, который, конечно же, никогда сюда не залетит. Потом слегка наклонившись вперед Командор переносит маску обеими руками и аккуратно накладывает ее на обкусанное лицо мертвеца, осторожно перемещает, пока глазницы не совпадут с остекленевшими глазами покойника, нос — с его носом, а рот-с его ртом. Наконец, с величайшей осторожностью подсовывает руку под голову трупа и приподняв ее, соединяет на затылке края маски так, чтобы не было складок. Из потайного кармана на своем камзоле он достает небольшую золоченую гребенку и расчесывает ею волосы маски, уже матовые, лишенные блеска и жизни, которая необратимо ушла из них.
Софья как завороженная следит за каждым движением Командора — они исполнены точности и необыкновенно легки. Даже не взглянув на Софью, он проделывает тот же ритуал с оставшимся безголовым телом призрака. Несколько завершающих усилий, и вот, белая пелена падает — перед Софьей на столе лежит молодой князь Арсений Прозоровский в охотничьем костюме, в том самом, в котором он и выезжал из усадьбы в роковое для себя утро. Похоже, что он вовсе не умер-просто глубоко спит и даже видит приятный сон. Небольшая складка на красивом лице его создает впечатление, что покойник улыбается.
Ослепительно белый свет, озарявший горницу начинает понемногу меркнуть.
— Ты можешь открыть окно и дверь, — говорит Софье невозмутимый Командор де Сан-Мазарин, — ему ничего не сделается. Он останется в прежнем виде. Только надо снова закрыть его епанчей, чтобы не пугать охотников…
— Но…но… — Софья хотела спросить, как же все так получилось, только и сама понимала, что вряд ли Командор ответит ей на такой вопрос, потому она спросила иначе: — а когда мы привезем его в усадьбу, он будет выглядеть, как и теперь?
— Да, конечно, — ответил Командор, снова одевая на плечи бархатный черный плащ: — он будет выглядеть так сорок дней, и еще сорок после того. Потом, когда его похоронят, он со временем примет в земле прежний вид, но тогда этого уже никто не увидит…
Белый свет гаснет, в темноте все еще мерцают таинственные зеленые огоньки, напоминая Софье хитрые кошачьи глаза ночью на кладбище. Кажется, что все вокруг умерло, и сама она даже не дышит, не может пошевелиться…В гробовой тишине все погружается в сон без сновидений, каким спят мертвые. Почти насильно заставляя себя переставлять ноги, Софья движется к двери, нащупывает и отдергивает засов, потом распахивает ее — яркий солнечный свет проливается на нее, возвращая к жизни. Сверкающие лучи золотят всю округу. И погружаясь в их ласковое, животворящее тепло, она уже не может сдержать слез, она плачет… Командор молча подходит к ней сзади и обняв за плечи, прижимает к себе.
Глава 9
СВИДАНИЕ С БЛЕДНОЛИЦЫМ
Поднявшись до света, еще до петухов, княгиня Елена Михайловна Прозоровская задумала месить ботвинную кашу. Чувствовала она себя сносно, и хотя французский доктор Поль де Мотивье все ж советовал ей полежать денек-другой в постели — не утерпела, соскучилась без домашней работы. К тому же как полежишь: почитать Евангелие не с кем, уехала по обительским делам в Белозерск закадычная подруга княгини матушка Сергия. Роман французский… Опять же! Если и прочтешь, да обсудить не с кем, умчалась аж в Петербург далекий воспитательница Лизонькина мадам де Бодрикур — далее премилого пуделька своего захватила. Ей оттуда письмо прислали, что пожаловала из Парижа давняя ее знакомая, приемы ведет в доме на Фонтанной набережной. Как же могла пропустить Буренка, чтоб себя не показать да и других не посмотреть. Даже в тишине просто не подремлешь: без Бодрикуршиных занятий Лиза совсем об учебе забыла. Весь день-деньской скачет по дому, морочит голову кавалерам своим: французу — доктору и господину Сверчкову, сказавшемуся племянником матушке Сергии. И только слышишь, как она ха-ха да ха-ха, то на рояле дрынчет, то кошкины именины справляют они, то с бабкой Пелагеей гадать усядутся. А то все в карты играют с Петром Петровичем. Так Лизонька только и кричит, со смехом верно:
— Вот всегда Вы так, Петр Петрович, передергиваете, не честно это, — а тот в ответ обиженно:
— Я, любезная Елизавета Федоровна, бывало в Петербурге всю ночь напролет играю у приятеля. Всякое случалось, но чтоб кто ко мне претензию вроде Вашей имел — не бывало такого.
— Ой, расскажите, расскажите, Петр Петрович, — затараторит Лиза, — а как в Петербурге живут? Ой, как бы я хотела взглянуть, ну, хоть одним глазком.
— Лиза, садись за уроки, — строго проговорит ей, заглянув в гостиную, княгиня Елена Михайловна, — стоило только мадам де Бодрикур уехать ненадолго к подруге, как ты уже и позабыла, что она тебе задала — ничего не выполняешь. Все только игра у тебя да развлечение. А по латыни кто ж спряжения учить будет? А письма Вольтера прочла ты, наконец?
— Как же, как же, маменька, — Лизонька соскочит с атласного диванчика, присядет в реверансе, а в глазах все веселые чертики прыгают: — все письма прочла, как велено, все, что он писал, все, что ему писали. Мне месье Поль помогал, — и косит лукаво на доктора. Месье Поль де Мотивье, одетый по-щегольски в сливового цвета сюртук, поправит атласный галстук под белоснежным воротом кружевной рубашки, пристукнет красным каблуком туфли, кланяясь мадам княгине, и конечно же подтверждает: да, читали, читали, Ваша Светлость, все прочли…
— Так месье Полю чего ж читать, он и так француз собою, — с недоверием покачает головой Елена Михайловна: — вот как саму тебя повезем в Петербург на балу у князя Александра Михайловича представляться, и там вдруг окажется, что ты и слова-то неверно по-французски связываешь, вот выйдет конфуз, кто ж тебя неграмотную замуж возьмет? Опозорится только с тобой, — поворчит, поворчит княгиня, да и отправляется снова на поварню для ботвиньи корешки да лук резать. Девок созовет дворовых - трет с ними рыбу сушеную разных сортов, перемешивает ее с крупой гречишной да со пшеном. Слушает девичьи разговоры, а сама нет-нет, да в окошко глянет, не едут ли охотники княжеские Данила с Ермилой, не везут ли Арсюшу ненаглядного с собой, не нашелся ли. Ноет сердце материнское.
А в гостиной опять вальсок играют. Петр Петрович Сверчков па выделывает, ловко так, а при том Елизавете Федоровне рассказывает: мол, в карточной игре самый волнующий момент, милейшая княжна, это когда ожидаешь, кому сданные карты покажут выигрыш, тут уж все замолкают. Игроки прижмутся друг к дружке теснее — молчок, а средь тишины только слыхать приятный и знакомый всем шелест колоды.
