Ведьма и тьма - Вилар Симона
– Я тоже не могу отсиживаться в Доростоле, как трус!
Больше он ничего не сказал, но Калокир и сам понял – в городе начинается жестокий голод…
Еще до того, как подошли войска Цимисхия, Святослав, зная, что предстоит осада, заранее оповестил жителей и предложил им покинуть город. Но людям не так-то просто покинуть насиженные места, потерять все нажитое, поэтому в Доростоле осталось немало жителей. Тут же укрывались и болгарские бояре из числа тех, кто опасался мести ромеев, а также священнослужители, находившиеся на попечении доростольского патриарха Пантелеймона – достопочтенного Панко, как его обычно называли. Ранее многие из них уже оставались с русами в осажденном Доростоле, когда Святослав бросился спасать Киев, но тогда Бог миловал. Вот и теперь многие посчитали, что обойдется. Не обошлось. И патриарх Панко то и дело обращался к князю, сообщая, что запасы зерна на исходе, люди истощены до крайности, а старики и дети гибнут от недоедания.
– Мои люди тоже голодают! – резко отвечал князь. – И я не собираюсь делиться зерном, когда у меня для воинов каждый кус на счету. Мне нужны сильные защитники Доростола!
Патриарх качал головой и уходил. У его дворца каждый день собирались люди, надеявшиеся, что их накормят, но выдаваемая порция жидкой кашицы все уменьшалась, а русы уже начали есть своих коней… Конь для славянина – священное животное. Конь – это любимец Перуна Громовержца, символ силы и богатства, собрат в бою… И резать их!.. Душа болела.
К середине июля вновь заработали осадные орудия ромеев. Однако каменные ядра не причиняли стенам крепости особого вреда: возведенные старыми мастерами под особым углом, они отражали ядра так, что сильных разрушений не было. Во многом помогал и ров, вырытый русами: из-за него ромеи не могли подвести свои требушеты и баллисты на такое расстояние, чтобы они наносили ощутимый урон: каменные глыбы достигали укреплений Доростола уже на излете. И все же грохот от ударов и осыпающиеся камни угнетали осажденных.
Кроме того, запертые в крепости люди страдали и от жажды. Июнь выдался засушливым, вода в городских колодцах ушла вглубь, а уровень Дуная так понизился, что обнажились отмели. По ночам и жители Доростола, и русы спускались к Дунаю, чтобы запастись водой, но со стоявших на рейде византийских судов, несмотря на темноту, начинали метать горящие стрелы туда, где слышались голоса и ощущалось движение. А однажды ромеи направили в сторону берега сифон, выплюнувший в набиравших воду людей огненную струю горючей смеси. Пострадавших было не так много, но их вопли надолго отбили у осажденных охоту скапливаться на берегу. Да и сам берег покрылся ржавыми маслянистыми пятнами зажигательной смеси, и многие думали, что вода в Дунае теперь не пригодна для питья.
Жажда, голод, ссоры из-за необходимого, постоянный грохот от ударов метательных ядер – все это накаляло обстановку в крепости. Шел уже третий месяц доростольского сидения, жара не спадала, начались болезни, еды в городе почти не осталось…
Как-то к Калокиру явился Варяжко и позвал ромея к общему котлу воинов.
– Идем к нам, патрикий. Моего коня сегодня есть будем, – добавил он негромко. И заплакал.
Калокир не смог проглотить ни куска. Как и Варяжко. Херсонесец помнил, как белобрысый полуславянин-полуваряг гордился тем, что у него есть свой конь. Он и сбежавшую на его кауром Малфриду искал так упорно не потому, что Калокир приказал, а потому, что хотел коня найти. Вернул каурого Тадыба, и Варяжко на радостях даже расцеловал приятеля. Потом от коня не отходил – чесал ему гриву, чистил, едва ли не ночевал в стойле своего любимца. И вот сегодня по жребию пришло время зарезать каурого…
В тот же вечер Калокир пришел к Святославу и сказал, что задумал вылазку, и если князь одобрит его план, то он сам его осуществит. Прямо на беленой стене он нарисовал углем схему лагеря ромеев – какие посты охраняют проезды к воротам лагеря, где расположены осадные машины. Калокир предлагал ударить одновременно двумя отрядами. Один, более крупный, будет атаковать и крушить осадные орудия. Другой же, в то время как ромеи будут заняты защитой орудий, двинется туда, где ромеи хранят припасы, и попытается захватить продовольствие.
Святослав, пребывавший все последние дни в унынии, оживился.
– Я сам поведу людей на осадные башни! А ты, побратим, справишься ли с набегом на обозы?
Калокир согласился не раздумывая. Его план, ему и показать себя. А вот Святослава воеводы удержали.
– Если с тобой что случится, княже, кто выводить войска будет? – бросил Святославу варяг Инкмор. – Тебе ведь уже предлагали назначить преемника, но ты отказался. Вот и сейчас помни, что ты не просто глава воинства, а князь Руси. И тебя ждут дома – с победой или с поражением, но ждут. Так что я сам поведу воев на камнеметы.
Святослав уступил, но сидел насупившись, пока воеводы обсуждали детали вылазки. Князь только один раз подал голос, посоветовал не ждать темноты, когда ромеи особо бдительны, а напасть в жаркий полдень. Он постоянно наблюдал за лагерем неприятеля и заметил, что в полдень осаждающие отдыхают и не следят за крепостью.
В полдень, в самую жару, лагерь ромеев и впрямь словно вымер. Многие укрылись под тентами палаток и под возами, даже охранники осадных орудий забились в тень. Калокир стоял у боковых ворот крепости, облаченный в островерхий русский шлем и мелкокольчатую кольчугу поверх поддетого под нее стегача на конском волосе. Стегач, пропитанный потом, прилипал к телу, знойный воздух казался вязким, дышалось тяжело. Калокир вслушивался в доносившийся издали шум – там, где уже вышел из других ворот и должен был атаковать осадные орудия отряд Инкмора. Калокир представлял, как его люди со всех ног выбегают из-под арки, с лёту перемахивают через ров перед стенами Доростола, за которым стоят орудия, как начинают поливать смолой платформы и опоры требушетов, как рубят канаты метательных приспособлений, а другие тем временем спешно поджигают осмоленные брусья машин. Когда они разгорятся, в лагере ромеев поднимут тревогу, на русов ударят гоплиты, произойдет свалка, но русы, как уговорено, сразу должны сомкнуть щиты и, встав стеной, начинать медленный отход к воротам. Вот тогда-то придет и его время.
Напряженное ожидание в отряде Калокира становилось тем невыносимее, чем все громче становился шум за стенами. Пот струился из-под его стеганой подшлемной шапки, ел глаза. Калокир моргал, не сводя глаз со стоявшего на стене Святослава, который должен был подать сигнал.
– Что же князь медлит? – почти взмолился подле Калокира кто-то из воев собранного для вылазки отряда.
Голос показался странным. Калокир искоса взглянул – широкое безбородое лицо, все в веснушках. А губы пухлые и яркие. Надо же – баба! Когда добровольцы, вызвавшиеся на вылазку за провиантом, сходились к нему, Калокир не угадал в этом коренастом ратнике с широкими плечами женщину. Да еще и с тяжелой секирой в руке, с какой не всякий мужик совладает.
– Госпожа, вы уверены, что это дело вам по плечу? – сухо поинтересовался херсонесец.
Та осклабилась – двух передних зубов у девицы-воина недоставало. Да и ссадина на скуле. Видать, не за вышиванием привыкла сидеть.
Но тут князь подал сигнал, и створки ворот стали расходиться.
Крепость Доростол в плане имела вид латинской буквы D – прямой стороной к реке, изогнутой – в сторону ромейского лагеря. В стене было трое ворот – Западные, Центральные и Восточные. Западные никто не трогал, Инкмор напал на стенобитные орудия через Центральные и теперь бился, отступая от гигантских костров, в которые они превратились. Калокир же повел своих людей через Восточные ворота. Его отряду тоже надо было преодолеть ров и ворваться в лагерь Цимисхия с той стороны, где, как знал Калокир, находились склады провианта и армейские кухни.
Он смутно помнил, как ринулся вперед, как они преодолели ров, рассыпаясь по склону и вновь собираясь вблизи заостренных кольев, торчавших на валу вокруг ромейского лагеря. На коне, пожалуй, было бы быстрее, да только среди этих острых, вбитых под наклоном кольев лошади проскочить почти невозможно. Люди маневрировали и спешили, краем глаза замечая мешанину боя справа от них и надеясь, что успеют прорваться в лагерь до того, как командиры ромеев заметят второй отряд русов.
