Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер"

Любимая. О, любимая. Эта встреча — все, что мы можем сделать, и, конечно, у Маати ничего не получится.

Маати ушел, когда уже настали сумерки. На востоке появились звезды, темнота поднималась словно черный рассвет, пока западное небо становилось из синего золотым, а из золотого — серым. Дневные трели и жалобы птиц сменились низким ночными ругательствами и воркованием. Река, казалось, выдохнула и стала зеленой, гниющей и холодной. На боку Маати висела маленькая сумка. В свете увядающего дня и оранжевых мигающих факелов, он выглядел старше, чем чувствовал себя Ота, а Ота чувствовал себя древним стариком.

Он попытался найти что-то знакомое в глазах Маати. Он попытался увидеть мальчика, с которым пил в темном пьяном Сарайкете, но тот ребенок исчез. Оба ребенка.

— Я сделаю все, что в моих силах, Ота-кво, — сказал Маати.

Ота проглотил первый ответ, а потом второй.

— Завтра будет совсем другой день, Маати-тя, — сказала Ота. Маати кивнул. После такого долгого и трудного жизненного пути, надо что-то большее. На мгновение Оте явился Синдзя. Не в последний раз он с кем-то расстается. Если это прощание навсегда, он должен что-то сказать. Он должен расстаться по-другому, на так, как с остальными. — Мне жаль, что все так вышло.

Маати принял позу согласия, но значение ее было таким же неопределенным, как и слова Оты. Один из стражников крикнул, показав на угрожающе нависшие башни дворцов хая Удуна. В широком окне прямо над рекой появился свет, блеснувший золотом. Как падающая звезда.

Ана и Данат сидели в уголке причала, обнявшись. Идаан, с мрачным выражением на лице, стояла среди стражников. Эя сидела одна у воды и слушала. Ота увидел, как взгляд Маати задержался на ней с чем-то вроде печали.

Маати, неловко державший фонарь, пошел по разрушенным улицам, бежавшим рядом с рекой. Ота прикинул, что поэту потребуется не меньше пол-ладони, чтобы дойти до дворцов.

— Все в порядке, — сказала Идаан. — Он ушел.

Ота повернулся, удивленно посмотрел на нее, на губах у него была бледная попытка сострить, и только тогда сообразил, что слова предназначались не ему. Идаан присела на корточки рядом с Эей. Лицо дочери глядело в никуда, но руки уже копались в сумке целителя. Данат извиняюще посмотрел на Оту. Эя начала доставать из сумки плоские камни и аккуратно выкладывать на плиты перед собой.

Нет, он ошибся. Не камни, но треугольники — старые сломанные таблички. На них, почерком Эи, были написаны символы и слова.

— Ты можешь попытаться, — сказала Идаан, указывая на обломки у колен дочки. — Но среди них есть кусок, для которого я не нашла места.

— Ты и так сделала вполне достаточно, — сказала Эя, ее руки задвигались, складывая обломки. Через какое-то время воск принял вид пяти отдельных квадратов, символы соединились. — Одно то, что ты пошла с лагерь и принесла все обломки — уже больше, чем я могла попросить.

— Что это? — спросил Ота, хотя уже знал.

— Моя работа, — сказала Эя. — Мое пленение. Надеюсь, мне хватит времени. До того, как мы на самом деле сцепились с Ванджит-тя, была вероятность, что она шпионит за нами. Она всегда собиралась во время пленения отвлечь мое внимание и, тем самым, убить меня. Но сейчас — следующую ладонь и еще пол-ладони — все ее внимание будет обращено на Маати-кво. Так что…

Идаан покачала головой, отгоняя какую-то мысль, и посмотрела на капитана стражников.

— Нам нужен свет, — сказала она. — Эя может и способна собрать головоломку в темноте, но я себя лучше чувствую, когда вижу, что делаю.

— Мне кажется, ты не сможешь этого сделать, — сказал Ота, вставая на колени рядом с дочкой.

— Ну, я еще никогда не пробовала, — сказала Эя с кривой улыбкой. — С другой стороны, я изучила ремесло целителя. Держать вещи в памяти не так трудно, если ты ими постоянно пользуешься. И здесь написано вполне достаточно, чтобы провести меня через весь процесс, не важно, что там думает Маати-кво.

Идаан тихо заворчала от удовольствия, нагнулась к Эе и подвинула отколовшийся кусочек на место. Пальцы Эи погладили новое соединение и она кивнула себе. Стражники поднесли мерцающий свет поближе, буквы на воске, казалось, задышали в тенях.

— Предупреждение Маати, — сказал Ота. — Никто не знает, что произойдет, если ты натравишь своего андата на ее.

— Я этого не сделаю, — сказала Эя. — Я уже обдумала это, папа-кя. Я знаю, что делаю. Тут должна быть еще одна секция. У этого квадрата нет угла. Кто-нибудь видит его?

— Проверь сумку, — сказала Идаан, а Ота вытащил кусок из оборки на платье Эи и вложил ей в руку. Ее пальцы пробежали по поверхности куска, а потом она приложила его к низу почти сформированной таблички. Она улыбнулась, и более нежной улыбки он не видел с тех пор, как вошел на постоялый двор. Он коснулся ее щеки.

— Маати не знает, что ты собираешься это сделать? — спросил он.

— Мы и не думали его спрашивать, — сказала Идаан. — При всем уважении к Эе-тя, но этот человек почти так же выжил из ума, как и его поэт.

— Нет, он не сумасшедший, — сказала Эя, чьи руки продолжали танцевать по поверхности сломанных табличек. — Просто он взялся за непосильную задачу. Он всегда хотел только добра.

— Я уверена, что две дюжины оставшихся в живых гальтов сейчас почувствовали себя лучше, — едко сказала Идаан. И добавила, мягче: — Не имеет значения, какую историю ты рассказываешь себе. Мы сделали то, что сделали.

— Я бы хотела, чтобы ты это прекратила, — сказала Эя.

Удивление Идаан ясно было нарисовано на ее лице и, возможно, слышно в ее молчании. Эя тряхнула головой и продолжила обвиняющим и невозмутимым тоном.

— Треть всего, что ты говоришь, так или иначе связана с убийством дедушки. Мы все знаем, что ты это сделала, и мы все знаем, что ты сожалеешь об этом. И с этим ничего нельзя поделать. Папа-кя и Маати любили друг друга, а сейчас они ненавидят друг друга, и это тоже не относится к делу. Маати потрясен последствиями неправильной оценки Ванджит, и этого бы не было, если бы за его спиной не стояли тени Найита, Стерильной и Бессемянного.

Идаан выглядела так, словно ей дали пощечину. Стражники притиснулись вплотную, Ота слышал слабое потрескивание их факелов, однако эти мужи претендовали на то, что ничего никогда не слышат.

— Прошлое не имеет значения, — продолжила Эя. — Сотни лет назад или прошлой ночью — все это исчезло. Мне надо завершить пленение, и я бы хотела сделать попытку раньше, чем Ванджит ослепит Маати и сбросит его с чего-нибудь высокого. Мне кажется, у нас есть где-то около полу-ладони.

Дальше они молча работали вместе, три пары рук быстро поставили на место восковые дощечки. Тем не менее некоторых кусков не хватало, а некоторые части были разбиты так тщательно, что текст Эи был почти полностью потерян. Дочь, нахмурив лоб, медленно пробежала пальцами над каждой поверхностью, ее губу двигались, словно она тихо что-то проговаривала. Ота не смог разобрать, что она шептала — текст пленения или молитву.

Идаан наклонилась близко к Оте, ее теплое дыхание прошелестело прямо ему в ухо:

— Она научилась такту от матери, я полагаю?

Его напряжение и страх придало ее словам веселый оттенок, который они не заслужили, и ему пришлось сдерживать смех. Причал вокруг них погрузился в мрак; факелы не давали глазам Оты привыкнуть к темноте. Мир словно сузился до нескольких футов поросшей лишайником скользкой плиты, единственного открытого окна вдали и бесчисленных, бесконечных и неисчислимых звезд.

— Все в порядке, — сказала Эя. — Меня нельзя отвлекать, пока я буду этим заниматься. Что, если мы выставим охрану из стражников? Они уберегут мою удачу, если какой-нибудь бродячий медведь вывалится на нас в самый неподходящий момент.

Капитан не стал ждать кивка Оты. Люди задвигались, Идаан и Данат вместе с ними. Остался только Ота. Эя, словно видя его, приняла позу вопроса.

— Ты можешь умереть, — сказал он.

— Знаю, — ответила она, — и это не имеет значения. Я должна попробовать. И я думаю, что ты мне разрешаешь.