Юлиана Суренова - Город богов
— Я позову стражей…
— Нет! — Нергал нахмурил брови. На его лицо набежала тень. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о моем пребывании здесь, пока не будет принесена первая жертва!
— Мой господин, тогда дай мне своих слуг, чтобы…
- Моих слуг? — голос Губителя стал полон раздражения. — Они нужны мне самому!
— Прости, господин Нергал… — Ярид уже готов был упасть на колени перед своим повелителем, но его остановил смешок Ларса.
— Забавно, — прошептал пленник, — еще утром жрец трепетал перед тобой и вот точно так же, стремясь доказать свою преданность и готовность подчиняться, падал на камни. А теперь ты дрожишь перед телом недавнего слуги, телом, которое даже не имеет собственной души!
Губитель резко обернулся к горожанину. Его глаза наполнились всесжигающим огнем, который уже был готов вырваться наружу… Но в последний миг бог подчинил себе ярость, запрятал ее вглубь души.
— Ты специально злишь меня? — сорвались с его искривленных губ вместе с капельками слюны слова. — Хочешь чтобы я убил тебя прямо сейчас, ведь тогда твоя душа будет спасена? Нет! — его щеканервно дернулась. — Ты не добьешься этого, жалкий смертный! Все будет так, как я хочу!
Он чуть повернул голову в сторону Ярида, хмуро промолвив:
— Ты ведь справишься с двумя детьми и сам, не правда ли? Если тебе не под силу такая малость… — он умолк, поглядывая на наделенного даром из-под нахмуренных бровей, ожидая, что тот заговорит, подтверждая свою готовность служить. Но, боясь вызвать гнев бога, вновь прервав его речь, маг молчал. И Нергалу не оставалось ничего, как, скривившись, продолжать: — Им вряд ли скоро удастся прийти в себя и они не будут пытаться убежать… Даже на тот свет… Все, уходи. Этот…червь достаточно отдохнул за нашим разговором, чтобы можно было приступить к задуманному мною.
Дождавшись, пока Ярид скроется за дверями, Нергал вновь устремил тяжелый пронизывающий взгляд на пленника: — Не усмехайся, дурачок! Ты напрасно надеешься выстоять! Я знаю, знаю! Ты все еще во что-то там веришь. В силу своей души, в помощь небожителей, в судьбу… Но все это напрасно! Никто в мироздании не может мне противостоять, никто не захочет связываться со мной, бросая вызов ради какого-то смертного, чья жизнь и так всего лишь песчинка у наших ног, миг, — хоп! — и ничего не осталось. На себя же надеяться вообще смешно, когда тебя уже, в сущности, нет, осталась лишь тень, призрак на грани миров, замерший у черты неминуемой смерти. Твоя душа тускнеет, теряя последние силы, чувства, образы. Очень скоро она исчезнет, не оставив и следа, растаяв снежинкой на ладони огня. Не храбрись. Не сопротивляйся. Покорись потере души, как ты смирился с тем, что лишишься тела. Утешься: в мире нет того, кто выдержал бы, сохранил себя, увидев, что предстоит узреть тебе. Мои слуги проведут твою душу через сто самых мрачных и жестоких миров, сто времен, не знавших жалости, которые нынче идут по пути пустоты в великое Ничто!
И тени зашевелились, заструились, соединяя мрак и свет в нечто, лишенное очертаний, исполненное болью и страхом, идущими со всех сторон, словно мироздание, раненное в ужасном бою с неведомыми потусторонними силами, агонизировало в последний миг своего существования.
Призраки тянулись со всех сторон, стараясь заполнить собой каждую часть последнего, что еще было живым, раздирая на части душу, сражаясь за каждую ее крупицу, как будто тем самым могли получить если не вечность, то хотя бы еще один миг.
А затем, когда все чувства стали настолько ярки и горячи, что сожгли полотно вечности, когда сознание, пытаясь спастись на последнем островке покоя и веры, замкнулось в себе, к нему подступила сама пустота.
Это было… Тьма, никогда не знавшая ни мрака, ни света, которые бы оплодотворили ее, тишина, не вздрагивавшая от звука. Куда ни глянь, куда ни протяни руку — всюду все одно и то же, вернее, одно Ничто, не знавшее рождения и поэтому не думавшее о смерти, не видевшее начала и никогда не достигнувшее конца.
Но душа Ларса не думала сдаваться, не смотря ни на что. Она смотрела на все происходившее с отрешенным безразличием, словно со стороны, не думая ни о чем, просто ожидая, когда все закончится.
"Я нужен ему живым. Так чего же мне бояться? — думал пленник. — Это все лишь мираж… А если и нет, что же, такая смерть лучше того, что меня ждет на алтаре…"
Он настолько убедил себя в этом, что даже сам поверил. И не стало ни страха, ни желания бороться, бежать, что-то искать, стремясь победить пустоту, отвоевать у нее осколок вечности и что-то на нем создать, обращая ничто в нечто. Нет, он просто ждал, терпеливо и спокойно, что будет дальше. Ждал, готовый продлить миг до вечности…
…Боль была первым, что вернулось к нему, воскрешая чувства, заставляя дух вновь ощутить себя частью сложного и, в то же время, такого хрупкого создания, каким был обремененный плотью человек, которому суждено страдать и порою даже стремиться к страданию с настойчивостью безумца, не задумываясь над причинами своих устремлений.
Ларс очнулся на ледяных камнях, шевельнулся, застонал.
Он с трудом разомкнул глаза, словно веки были покрыты успевшим застыть железом. Правый, заплывший и залитый кровью глаз — узенькую щелку — жгла как лава боль, левый с трудом различал в темноте очертания.
Место, куда он попал, было похоже на каменный мешок, лишенный окон и вообще какого-нибудь источника света. Если бы не черная пустота, в которой душа Ларса провела долгое время, он вряд ли сумел бы хоть что-то разглядеть в безликой темноте. А так… Хотя, невелико приобретение, когда смотреть, в сущности, было не на что, за исключением двух созданий, бывших чуждыми этому забытому богами месту, и, словно чувствуя это, сидевших, пряча лица в углу, толи не желая ничего видеть и, в особенности друг друга, толи в страхе потерять в том, что может открыться, самих себя.
Но Ларс… В этот миг ему было достаточно видеть и голый камень, когда он, будучи частью бытия, становился немым свидетельством того, что пленник выдержал и это испытание, не позволив пустоте отнять волю.
Со всех сторон были стены, на которых покоился тяжелый серый потолок, столь низкий, что вряд ли позволил бы, встав, выпрямиться в полный рост даже невысокому горожанину. Камни сдавливали сумрак, заставляя его сгуститься в текучую удушливую массу.
Он приподнялся, пытаясь оглядеться вокруг, но резкая боль отбросила его назад.
— Тихо, тихо, лежи спокойно, — услышал он рядом взволнованный полушепот, будто говоривший, или, вернее, говорившая боялась, что ее услышат чужие.
— Кто ты? — разлепив сухие, ставшие бесчувственными и непослушными, губы, спросил горожанин. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на свою собеседницу, однако тонкие, но удивительно сильные пальцы удержали раненого, заставили вновь откинуться на кучу соломы, на которой он лежал, укрытый по грудь грубой серой тканью.
