Дэвид Геммел - Волк среди теней
Трое стражников посмотрели на своего начальника.
— Подчинитесь, — сказал он. — Я покончу с этим фарсом по‑своему.
— Веди меня к Камню! — потребовал Шэнноу.
— Всенепременно. Ваши детские игры в героизм дают вам на это право.
— Поздравляю вас с подобным хладнокровием.
Их взгляды встретились.
— Возможно, вы полагаете, что верх остался за вами, мистер Шэнноу, однако магия, поднявшая Ковчег с морского дна, не будет разрушена сумасшедшим с адским револьвером в руке.
И Саренто повел его вниз.
А «Титаник» плыл и плыл по призрачному морю…
13
Сон Аваддона был беспокойным, и он проснулся, хватая руками воздух. Черные шелковые простыни промокли от пота. Он спустил ноги с кровати. Он так хорошо чувствовал себя три часа назад, когда в Вавилон привезли Донну Тейбард. И нынче ночью владычество исчадий Ада станет беспредельным — все гороскопы подтверждали это. Донна была той жертвой, которую ожидал Дьявол, и когда он пожрет ее, вся сила Ада вольется в Аваддона.
И все же теперь царь исчадий сидел, дрожа, на кровати, томимый безымянными страхами, которые преследовали его во сне. Он видел, как Йон Шэнноу в недрах Ада сражался с Вельзевулом мечом и пистолетом. А потом Взыскующий Иерусалима обратил глаза на Аваддона, и в этих глазах царь увидел смерть.
Страх не исчезал, и Аваддон подошел к шкафчику у окна, налил вина в кубок и пил мелкими глотками, пока его нервы не успокоились. Он подумал было, не позвать ли Ахназзара, но отказался от этой мысли. Последние дни верховный жрец все больше дрожал от страха в присутствии царя.
— Папочка! — Детский голос заставил Аваддона очнуться. Он резко обернулся, но спальня была пуста. Он заметил свое отражение в высоком прямоугольном зеркале, встал и втянул живот, чтобы выглядеть внушительным.
Аваддон, Владыка Бездны!
— Папочка! — На этот раз голосок донесся из соседней комнаты. Аваддон выбежал за арку двери — ничего, кроме пустого письменного стола и открытого окна. Он заморгал и утер пот с лица.
С улиц за стенами дворца до него доносился ритмичный вопль собирающихся там толп:
— Сатана! Сатана! Сатана!
Вальпурнахт — ночь красоты, когда людям дано увидеть снизошедшего к ним их бога, ощутить его присутствие в воздухе вокруг них, увидеть его образ в сиянии их Кровь‑Камней.
А эта была особенной. Эта ночь станет зарей эры исчадий Ада, ибо, когда сила Донны Тейбард перельется в ножи, а ее тело будет поглощено Владыкой, магия Ада ворвется в мир.
Владыка Бездны станет Царем Всея Земли.
— Папочка, мне страшно!
Аваддон стремительно обернулся и увидел белокурую семилетнюю девочку. К груди она прижимала тряпичную куклу.
— Сара?
Девочка убежала в спальню, и Аваддон последовал за ней, но комната была пуста. Он знал, что галлюцинирует: ведь Сара погибла века и века тому назад. Вино оказалось сильнее его воли.
Как и воспоминания… Он снова наполнил кубок и, вернувшись к зеркалу, уставился в покрасневшие серые глаза. Волнистые волосы на висках подернула седина. Лицо было таким, каким оставалось из века в век — лицо человека средних лет, сильного, в самом расцвете сил.
Нет, на него из зеркала смотрел не Лоренс Уэлби. Уэлби был мертв: мертв, как его жена и дочка.
— Я царь, — прошептал он. — Владыка Сатана! Убирайся, Уэлби! Не смотри на меня так! Кто ты такой, чтобы судить?
— Почитай мне, папочка!
— Сгинь! — крикнул он, зажмуриваясь, чтобы не увидеть призрак, который, как он знал, лежит в его кровати.
— Почитай ей, Лоренс. Ты же знаешь, она без этого не уснет.
Уэлби открыл глаза и с трепетом радости увидел в дверях золотоволосую женщину.
— Руфь?
— Ты забыл, как читают сказки?
— Это сон.
— Не забывай нас, Лоренс.
— Ты правда здесь? — спросил он и, спотыкаясь, кинулся к ней. Но золотоволосая женщина исчезла, и Уэлби упал на колени.
Дверь открылась.
— Руфь?
— Нет, Владыка. Тебе нездоровится?
Аваддон рывком поднялся с колен.
— Как ты посмел войти без доклада, Ахназзар! — крикнул царь.
— За мной пришли стражники, государь. Сказали, что слышали твой… твой голос.
— Я здоров. Что показывают звезды?
— Магелин говорит, что настал миг великой перемены, как и должно при рождении империи.
— А Кейд?
— Осажден в глухом каньоне, откуда он не может ни спастись, ни напасть.
— Прекрасно, прекрасно, жрец! А теперь расскажи мне про Шэнноу. Расскажи еще раз. Как он погиб, сорвавшись с обрыва.
Ахназзар склонился в низком поклоне.
— Произошла ошибка, государь. Но теперь он в плену у Хранителей, и они намерены его убить. Взыскующий Иерусалима более не опасен. После этой ночи он покажется меньше комара в ухе дракона.
— После этой ночи? Эта ночь еще не кончилась, жрец.
Утро Вальпурнахт занялось ясное и солнечное. Бетик проснулся, полный жгучего предвкушения. Кожа у него стала сверхчувствительной, все тело дрожало от рвущихся наружу желаний.
Даже самый воздух словно потрескивал от статического электричества, будто над городом скапливались грозовые тучи.
Бетик вскочил с постели и глубоко, судорожно вздохнул.
Упоение Вальпурнахт снизошло на него. В его памяти мелькали образы прошлых праздников, когда он был исполнен священной силы и совокуплялся с одной жаждавшей его женщиной за другой, не зная усталости.
Он вспомнил про Маддена с Гриффином, и его захлестнул гнев.
Что связывает его с этими чумазыми крестьянами? Как он позволил втянуть себя в их мелочные свары?
Надо убить их обоих и сполна насладиться этим днем. Он схватил пистолет. Как удобно легла рукоятка в его руку! И он сгорал от желания убивать… уничтожать…
В его мысли ворвался Йон Шэнноу…
Его друг.
— У меня нет друзей! Мне не нужны друзья! — прохрипел Бетик.
Но образ не исчезал: он вновь увидел Шэнноу во мраке темничного коридора.
Его друг.
— Будь ты проклят, Шэнноу! — завопил он и рухнул на колени.
Пистолет со стуком упал на пол. Упоение угасло.
На первом этаже Джейкоб Мадден боролся с собственными демонами. Ему пришлось, пожалуй, хуже, чем Бетику, потому что он никогда прежде не испытывал бури чувств, пробуждаемых Вальпурнахт. И никакого упоения — только боль воспоминаний, всех его неудач и несчастий. Ему хотелось выбежать из дома и убивать всех исчадий, которые окажутся у него на пути, хотелось, чтобы они страдали, как страдает он сам.
Но он был нужен Гриффину, нужен Донне Тейбард, а для Маддена долг был железной цепью, сковывавшей его чувства. И она не поддалась жажде личной мести.
Он сидел, печально съежившись, и ждал Бетика.
