Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Пан Зусек, донельзя довольный произведенным эффектом, повернулся к субъекту.
— А вы?
— Что я? — субъект передернул плечами и попятился. — Я ж ничего… стою… смотрю… душевно радуюсь за собрата.
Субъект повернулся к залу и потряс кулаком:
— Даешь свободу!
Зал отозвался восторженным ревом.
— Долой брачные оковы!
— Долой!
Кажется, кто-то вскочил.
— Вот, — из кармана субъекта появилось золотое кольцо. — Вот он! Символ порабощения!
— Что вы творите? — прошипел пан Зусек, вцепившись в рукав субъекта.
— А что я творю? — он держал кольцо высоко и сам притоптывал, точно намереваясь пуститься в пляс. — Мне кажется, я действую в рамках вашего творческого замысла.
И вывернувшись из захвата пана Зусека, он подпрыгнул.
— Долой!
Золотое — или все же золоченое? — кольцо блеснуло и, звякнув — звук вышел очень уж громким — покатилось по сцене.
— Долой! — завизжал кто-то в зале. И кажется, особы особо впечатлительные последовали примеру.
— И да наступят счастливые времена безбрачия! — субъект ловко скакал по сцене, умудряясь всякий раз избежать настойчивых, наверняка дружеских, объятий пана Зусека. — И да будут изгнаны тещи из дома вашего! Ибо сказано в Вотановой книге…
Субьект ловко, по — козлиному, перескочил через колонну, чтобы оказаться в руках молчаливого парня, служившего при гостинице и лакеем, и охраной, и при случае, театральным рабочим.
— Свободу! — дернулся было субъект, но как-то сразу сник.
— Убери! — прошипел пан Зусек и, для полноты внушения, сунул субъекту под нос кулак. — Чтоб я его не видел!
— Беззаконие… полное беззаконие… — субъект обвис в руках охраны. — Я на вас жалобу подам!
— Неприятная личность, — произнес пан Зусек, пригладив волосы. Именно теперь он вдруг остро осознал, что вид имеет преглупейший. Мало того, что образ Цезаря самым печальным образом был лишен лаврового венка, так и злосчастная пурпурная тога преподлейше съехала, обнажив узкое плечо с синей полустертою татуировкой.
Гавриил шею вытянул, силясь разглядеть, да только пан Зусек торопливо тогу дернул, складки мятые расправил.
— Прошу прощения, братья мои, — он поклонился.
И все ж на плече его изображен был зверь.
Волк?
Рысь?
Иной какой зверь о четырех лапах… нет, сие лишь малая странность, но странность к странности, глядишь, и сыщется правильный ответ.
— Средь нас встречаются люди, разумом скорбные… — в голосе его звучала хорошо отрепетированная печаль. — Их следует пожалеть, ибо обделены они милостью богов.
Пан Зусек осенил себя крестом.
— Пусть человек этот идет с миром. Мы же… мы же продолжим то, ради чего собрались. Гавриил, подойди сюда.
Подходить к краю сцены Гавриилу совершенно не хотелось, он оглянулся, но за спиной колыхалась простынь с развалинами, белели картонные колонны и хмуро, с подозрением взирал пан Зусек, верно, ждал подвоха. Отказаться? Сосед этакого позору не простит.
И хорошо, ежели просто обидой все обойдется.
А коль и вправду волкодлак?
Нет, нельзя отступаться… сблизиться надобно, сдружиться… Гавриил помнит, как наставники рассказывали, что дружба — это дар божий…
И Гавриил решительно шагнул к краю.
Зажмурился.
— Не бойся, — на плечо легла горячая ладонь. — Открой глаза.
Гавриил, подавив тяжкий вздох, подчинился.
Зал был темен.
Многолюден.
И все, собравшиеся в нем — смешно думать, что еще недавно Гавриилу мнилось, будто бы людей немного — глядели на него. Он вдруг почувствовал, как нехорошо слабеют колени, сердце сбоит, чего отродясь не случалось, а по спине катится пот.
— Смотри на них, мальчик мой, — голос пана Зусека звучал громко. — Смотри… все эти люди — твои друзья.
Друзей у Гавриила никогда-то не было. Еще в приюте он много страдал по-за своего нелюдимого характеру, неспособности сблизиться с кем-либо.
За характер его не любили.
За слабость видимую пытались бить. Гавриил давал сдачи, отчего его не любили пуще прежнего…
— Откройся им! — продолжал пан Зусек, к счастью не убирая руки, потому как, ежели бы отнял ее, Гавриил вовсе потерялся бы, один перед тысячеглазым Аргусом залы. — Скажи им…
— Что сказать? — просипел Гавриил.
— Правду!
Вот так сразу говорить правду Гавриил настроен не был.
— А может…
— Нет! — пан Зусек руку убрал. — Ты должен перешагнуть через это! Измениться… смотри…
И перед глазами Гавриила закачался кругляш золотых часов.
— Смотри… считай…
Гавриил хотел сказать, что гипноз на него не действует, впрочем, как и волшба, однако застеснялся и послушно досчитал до десяти.
— Ты слышишь меня?
— Слышу, — отозвался Гавриил, стараясь вести себя, как полагается приличному подопытному. Благо, опыт подобный у него имелся, да и надежда, что ничего-то сверхъестественного пан Зусек не потребует.
— Ты откроешься нам?
— Откроюсь.
— Ты расскажешь нам о своем страхе?
— Расскажу, — Гавриилу было неудобственно, поскольку страх его имел природу весьма специфическую, и пусть те же наставники убеждали, будто бы нет в том стыда, но…
— Скажи же… — взвыл пан Зусек над самым ухом, и Гавриилу стоило немалого труда остаться на месте. — Скажи, кого ты боишься?!
И Гавриил, подавив очередной вздох — не стоило сюда приходить — признался:
— Скоморох.
— Кого? — пан Зусек явно был не готов услышать этакое признание.
— Скоморох, — послушно повторил Гавриил. — Боюсь. Очень. У них… эти… колпаки с бубенцами… и рожи размалеванные… жуть.
— Скоморох… ты боишься скоморох?!
— Очень, — Гавриил потупился и, спохватившись, признался. — А гипноз на меня вовсе не действует…
Под ногой пана Зусека печально захрустели остатки лавра…
Глава 20. О разуме и женском упрямстве, которое всяко разума сильней
Себастьян растирал в пальцах золоченый лавровый лист и выглядел всецело сосредоточенным на этом, по сути, бесполезном занятии. Он вздыхал, подносил пальцы к носу, нюхал лаврово — золотую пыль… вновь вздыхал.
Евдокия молчала.
И молчание это давалось нелегко.
— Скажи уже, — Себастьян вытер руки о занавеску. — Что? Они пыльные. Будет повод постирать. А ты, Дуся, скоро лопнешь от злости.
— Это не злость… это… это беспокойство! Я не понимаю!
— Случается.
— Ты просто сидишь и… Лихо пропал, а ты… ты единственный, кто… кто хоть что-то можешь сделать!
Она металась по гостиной, весьма, следовало сказать, роскошной гостиной, не способная справиться с собой. И в зеркалах ловила свое отражение — растрепанной, краснолицей женщины с безумными глазами.
