Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени
— Кто он… этот другой? Ты любишь его?
— Его зовут Хэмбридж Флетчер. Здесь, в Кармэле, я ни разу не произносила этого имени.
— Я не знаю его. Он смертный?
— Ты прекрасно знаешь его — он тоже Помнящий, — заминаюсь на секунду, но все же решаюсь: — Хейнед Виналкар, прозванный менестрелем-наемником.
— О, Хейн Голос Ночи! Наслышан, хотя встречаться и не доводилось — у нас разные сферы влияния. Но вообще-то в мое время он входил в первую пятерку некой неписаной иерархии Ордена.
— А для меня он первый и единственный, — я опускаю взгляд. — Вторая и лучшая половина души моей.
— Что ж, выбор, достойный Танцующего Пламени, — Он легко поднимается. — Ладно, сегодня твой день рождения, и я не хочу, чтобы ты думала о грустном. Сколько там еще осталось до шести часов?
— Времени до хрена, — беспечно отзываюсь я. — Ты давай иди переодевайся во все лучшее, а я пока голову вымою во дворе.
Распустив по плечам мокрые волосы, я присаживаюсь на скамеечку рядом с Ассой и Китт. Здесь единственное во всем дворе пятно солнца, волосы быстро высохнут.
— Ну что, как жизнь? — начинаю я разговор первой.
Асса тут же расплывается в улыбке.
— Ты знаешь, Лигнор, а тот парень, который у кожевника подмастерье, мне вчера предложение сделал! Я до сих пор не верю!
— Тебя можно поздравить, — говорю я от души.
— У него, правда, еще нет столько денег, чтоб мне из «Вечного зова» уйти, но говорит, что ближе к весне будет. Вот тогда и свадьбу сыграем.
— И ты представляешь, — перебивает Китт, — у них, когда они вдвоем, прямо все так здорово, так здорово! Не то что ударить, и не обзовет ее никогда, а все «лапка моя». Так все хорошо, ну прямо как у вас с Лугхадом!
— Скажешь тоже, — смеюсь я. — Я его, бывает, и ругаю как попало, и метлой могу огреть…
— А все равно. Вот когда папка мамку бил, пока был жив, это сразу видно было, что зло срывает. А вы и деретесь, как целуетесь. Как это у вас так получается? Вот бы мне научиться!
— Тут и уметь ничего не надо. Просто замечай в другом только хорошее. Пусть главным для тебя будет не то, что он на чистый пол вваливается в грязных башмаках, а то, что он мастер на все руки, и шутить умеет как никто, и главное, тебя любит. Тогда и ругать ты будешь его грязные ботинки, а не его самого, если ты понимаешь, о чем я.
— Вроде понимаю, — шевелит бровями Китт. — Как ты говоришь, прямо все так складно выходит. У нас тут все были злые, а как ты появилась, так откуда что и взялось! И мамка теперь улыбается, и даже песни поет, когда стряпает, совсем как ты. И Ярт мне вчера откуда-то пол-огурца принес — не все сам сожрал.
— И цветы во дворе все лето цвели, — добавляет Асса. — Не лилии, конечно, — зонтики да желтоглаз, но раньше только бурьян и был. И вода в колодце, говорят, иногда появляется.
Я молчу. А что тут можно сказать?
— От тебя будто какое-то тепло идет вокруг, — снова говорит Асса. — Это… не знаю, как сказать — будто весна осенью. Вроде такой же человек, как мы все, — или это у вас в Буром Лесу люди такие?
— Может быть, — медленно отвечаю я. — У нас народ другой. Мы не рвем друг другу глотку из-за куска хлеба.
— Так в лесу, небось, всем всего хватает, — завистливо вздыхает Китт. — Сама ж говорила — у вас грибы прямо из земли растут и еще ягоды.
— Да не в этом дело. Просто когда живешь с травами и зверями, нельзя хранить в себе злость. Иначе они почувствуют и обидятся, и вот тогда и не будет ни грибов, ни ягод. Лес учит радости.
— А у нас город, — Асса поднимает глаза к небу. — Травы почти нет, один камень.
— Все равно. В любом месте можно найти что-то достойное восхищения — если искать, конечно. Все зависит только от того, как к этому относишься. Ведь даже камень любит, когда ему радуются.
— Как это? — не понимает Асса.
— А вот так. Вон у тебя браслет на руке так и сияет, — я скашиваю глаза на снизку розового кварца, обнявшую запястье девушки. — А я ведь помню, как ты его выбирала… Маленькая радость, которую ты носишь с собой, оттого и людям в глаза бросается. И уж всяко красивее, чем ожерелье на знатной леди, которая о его красоте и не думает, а о том лишь, сколько тысяч рун болтается у нее на шее…
— Ты вот про зверей говоришь… — снова влезает Китт. — А, между прочим, мы с девчонками у себя в бардаке крысу приручили. Мы теперь ей в одно и то же место объедки складываем, а она уже понимает и не грызет новых дырок по всем углам. Один мужик ее убить хотел, так мы не дали, говорим — не трогай, это наша Крысь-Крысь.
— Ну вот видишь! Всегда и везде можно найти что-то такое, от чего на душе делается светлее. Вы поймите одно: никто во всем мире не в силах запретить вам любить и радоваться, а радость освещает все вокруг. Вот и вся моя премудрость.
— Ты обязательно приходи к нам на свадьбу. С Лугхадом вдвоем и приходите — буду потом всем и каждому рассказывать, что вы у нас на свадьбе играли!
— Эх, Асса, — развожу я руками, — если б я сама знала, что с нами будет через день и через два! Вот нахамлю я очередному лорду, к которому в постель идти не пожелаю, да подошлет он к нам наемных убийц…
— Его тогда весь город на части разорвет, — убежденно говорит Асса. — Вы даже не знаете, что будет с тем, кто посмеет вас тронуть, — вы у нас одни. Самая главная радость, какая есть в городе!
— Спасибо, Асса, — я жму ей руку. — Ты не представляешь, как много для меня значат эти твои слова.
Расчесывая на ходу волосы, я иду к своей двери, не позволив Ассе и Китт увидеть, с какой злой издевкой усмехаюсь. Если так пойдет и дальше, я скоро стану завзятой проповедницей, этакой кармэльской святой Льюланной, что якобы обращала на путь истинный даже искушавших ее демонов. «А Будда — это тоже наш товарищ — издал указ друг друга всем любить…» Главное, на войну ни в коем разе не ходить! Остальное произойдет само собой…
Трать-тарарать, если бы мир можно было спасти одной проповедью, не было бы нужды в появлении Братства!
Гитранн встает мне навстречу — новая рубашка сияет белизной, на коричневом бархате камзола тонкой золотой нитью вышиты листья винограда. Плащ зеленовато-желтый, но очень красивого оттенка — как осенняя листва ясеня. Нет, как хотите, но даже по меркам Нездешних Его облик — это что-то особенное. Впервые я с некоторой неловкостью подумала, как, наверное, бледно смотрюсь на Его фоне…
— Знаешь что, Лиганор? Может, и тебе сегодня не стоит быть в черном? Оставь только покрывало, а платье надень зеленое. Оно куда больше идет тебе.
— Ты что, мысли читаешь? — ухмыляюсь я. — Или я вместе с памятью и эстетство тебе вернула?
— Нет, эстетство — это исключительно твой недостаток, — отвечает Он в том же тоне. — Просто вдруг почувствовал, до какой степени осточертел тебе черный шелк.
