Сергей РАТКЕВИЧ - Девять унций смерти
Читать.
Ради этого тоже стоило сюда приехать. Все-таки лучшая библиотека — здесь. Нигде нет такого огромного собрания свитков и книг. Редчайших и поразительных свитков и книг. Даже странно, что Хрустальный Эликсир нашелся вовсе не здесь, не подвернулся самому Шарцу в его бытность студентом, старательно и страстно зарывавшемуся в эти драгоценные горы спящего разума.
Так ему тогда и казалось, что любая закрытая книга — это чей-то дремлющий разум. Стоит открыть ее, как она просыпается и начинает говорить с тобой. Так ему казалось тогда, так он считает и теперь.
«Способность читать — одна из самых невероятных милостей Господних!» — не раз говорил он своим ученикам.
Какое же неимоверное счастье — будить знания, снимая их с библиотечных полок и старательно укладывая их в библиотеку собственной памяти.
«Можно купить все книги мира, но они так и не станут твоими, достаточно хоть раз их прочитать и запомнить — и они твои навсегда!» — сказал как-то старенький марлецийский профессор.
Шарц часто повторял это своим ученикам. До сих пор повторяет.
Хорошо здесь. Даже замечательно.
Вот только домой хочется.
Соскучился.
Да и пора уже.
«Загляну завтра в гости к профессору Брессаку, устрою прощальный пир своим стипендиатам — и домой!» — решил Шарц и зевнул.
Снег.
Спать пора.
Аккуратно закрыл книгу. Погасил свечу. Разделся и лег.
* * *
Он уже почти заснул, когда дверь в его комнату слетела с петель от могучего удара.
— Доктор, одевайтесь!
Напряженный, испуганный голос.
Бывший петрийский лазутчик оказался на ногах, едва тяжелый удар гномьего кулака сорвал с петель хлипкую человеческую дверь. Шварцштайн Винтерхальтер принял боевую стойку, не раздумывая и не просыпаясь. А лучший олбарийский лекарь, сэр Хьюго Одделл, проснулся мигом, стоило ему разобрать сказанное.
«Доктор, просыпайтесь!» — означало бы, что дело плохо.
«Доктор, одевайтесь!» — значило, что дело хуже некуда. Грань между пациентом и смертью столь тонкая, что если врач не поторопится, то он просто не успеет протиснуться в узкую щель оставшейся жизни, не сможет заслонить больного от неизбежной гибели. Шарц почти ощутил, как быстро, как неотвратимо быстро сокращается тонкая светлая полоска… как наползает тьма.
А то, что за выбитой дверью переминались с ноги на ногу несколько его лучших учеников — и среди них ни одного первокурсника! — только усиливало тревогу.
— Бегом! — приказал Шарц.
Подхватил сумку с лекарскими инструментами, вдел ноги в сапоги и в одном исподнем вылетел из комнаты.
— Дорогу показывайте!
Вот так. И никаких «одевайтесь»! Делать ему нечего — одеваться. Лишь бы успеть. А соблюдение приличий — для тех, кому заняться нечем. Голый доктор, поспевший вовремя, предпочтительнее одевшегося, но опоздавшего.
— Живей шевелитесь! — рявкнул Шарц на своих провожатых, гномы наддали.
Бег.
Бег наперегонки со смертью.
«Я знаю тебя. Ты приходила ко мне в тысячах разных обличьях. Я сражался с тобой всю свою жизнь. Я тебя не боюсь!»
Они успеют. Они просто не могут опоздать! Нет у них такого права!
Подморозило, и снег скрипит под ногами. Лунный свет искрится на снегу, протягивая длинные черные тени от домов и заборов. Тени подпрыгивают, приближаются скачками… только бы не споткнуться… тени рассекают твой бег и остаются за спиной, силясь вцепиться в твою собственную тень и все-таки промахиваясь.
— Еще быстрей!
Скрип снега переходит в истошный визг. Кажется, что под ногами кричит и взвизгивает лунный свет.
— Ртом не дышать! — рычит Шарц, заслышав чье-то тяжелое дыхание и чувствуя, что несмотря на быстрый бег начинает все-таки замерзать.
— Сюда! — кричит один из студентов, распахивая перед своим наставником тяжелую дверь.
Шарц бежит, и лунный свет скрипит под ногами.
Успеть.
* * *
— Спасибо, коллега… — бледными до синевы губами бормочет профессор Брессак.
— Скажите спасибо себе, профессор, — отзывается Шарц. — Именно вы научили меня тому, что я только что сделал. А еще лучше — помолчите. В вашем состоянии вредно много говорить.
— И об этом… тоже… сообщил вам я… — слабо улыбается профессор Брессак. — Ничего. Я буду спать.
— И это — самое лучшее, коллега, — ответно улыбается Шарц. — Спите. Я посижу с вами.
Очень многому научил его этот сухой энергичный человек с яркими черными глазами. Человек, назвать которого стариком язык не поворачивается. Да какой же он старик?! Легкая проседь едва коснулась его черных роскошных волос, не признающих никакой «профессорской» прически, его движения по-прежнему стремительны, полет мысли неудержим, а знает он столько… когда он начинает говорить — окружающий мир пропадает напрочь. Профессор истории медицины, всего лишь только истории, но кто бы знал, как много практических лекарских приемов Шарц позаимствовал не из наставлений его коллег, чьим долгом вроде бы и было оные знания начинающему студенту сообщить, а из невероятной памяти и опыта профессора Брессака!
— Ну как? — шепчет кто-то за его спиной. Тихо так шепчет. Едва-едва слышно.
— Обошлось, — отвечает Шарц столь же тихо.
Столпившиеся за его спиной гномы дружно, облегченно выдыхают.
«Они что, так и стояли, затаив дыхание?»
— Брысь, — шепотом говорит им Шарц. — Через пару часов кто-нибудь из вас меня сменит. Потом другой. Очередность дежурств… установите сами. Всем ясно?
— Конечно, наставник… — хором шепчут гномы.
— Вот и выполняйте.
Гномы исчезают, как тени.
Опять скрипит снег на улице.
Снег.
— Накиньте… мой халат, коллега, — вновь открыв глаза, шепчет профессор. — Не то… сами заболеете…
— Ш-ш-ш… — сердится Шарц. — Спать, я сказал! А то взрослый профессор, а ведет себя как маленький! Хуже студента, честное слово!
— Я сплю, — шепчет профессор. — Уже сплю… а вы наденьте… пока не заболели…
— Делать мне нечего — болеть, — ворчит Шарц. — Кто тут кого лечит, хотел бы я знать?
И все же накидывает профессорский халат: толстый, тяжелый, фиолетовый, весь в пятнах алхимических реактивов. Халат не сходится на груди, зато тянется по полу, как мантия.
— Отлично… — шепчет неугомонный профессор и наконец засыпает.
«Отлично, видите ли!»
Из-под кровати профессора вылезает его знаменитая на весь университет собака по кличке Эрмина. Собака, ради которой профессор носил в университет свою виолу, собака, которой он с таким воодушевлением и талантом играл в перерывах между лекциями. Ну, и студентам заодно послушать разрешалось. Шарц, например, очень любил эти невероятные концерты, равно как и самого чудака профессора.
