Goblins - Свартхевди - северянин
Кто кормит болотную нежить последними штанами — тот я.
А кто отказывается от очень богатой красотки — тот Уильям.
Два башмака пара.
Сквозь мили буреломных лесов и непролазных топей, презрев страх и смертельные опасности, преодолев ложь и коварство предательства, два осла нашли друг друга.
Уильяму что-то не понравилось, он принялся спорить, но в чем было дело, я так и не разобрался — это потому, что явившиеся тюремные стражи проводили меня обратно в яму, ибо мое присутствие стало явно лишним. Судя же по доносившимся до меня отголоскам бурной дискуссии, могучая Эльза легко переорала моего друга, ну а если учесть тот факт, что до самого вечера Уилла обратно не вернули, отбрыкаться от обратного путешествия он не смог.
— Кого я вижу!!! — проорали мне из пахнущих едой и выпивкой глубин харчевни — Да провалиться мне на этом же месте, если это не мой друг Конь!
Я пригляделся: из-за длинного стола, уставленного снедью и напитками, привстав со скамьи, мне, улыбаясь во весь рот, махал ручищей мой недавний знакомец Герхард. Рядышком с ним восседал толстяк Эмиль, и он поприветствовал меня взмахом огромного копченого окорока, от которого только что оторвал зубами такой шмат, что им, наверное, подавилась бы и лошадь. При них был и чернобородый мрачный Удо, который видеть меня был явно не рад, и много кто еще, мне пока что незнакомые.
Из тюрьмы меня выпустили к следующему полудню. Тот же самый страж явился за мной, и вызволил из затхлых подземелий, сказав, что штраф за меня заплатили еще вчера. Я прикинул, и понял, что не ошибся в друге: не забыл Коня «его милость»! А больше платить за меня тут было бы и некому. Но к радости от обретения долгожданной свободы примешивалась и печаль от разлуки с единственным другом. Тяжко стало на душе, и беспокойно за непутевого Уильяма. Как-то он там теперь будет, без доброго совета и крепкой руки друга?
— Если за меня заплатили вчера, тогда, что я тут делал до сих пор? — спросил я своего знакомого стража.
— Ну, так пока приказ писали и в книги вносили, пока то да се…
Судя по времени, которое на сие было затрачено, приказ о моем освобождении не писали на пергаменте, а ковали из железа или высекали на граните. Ну, понятно же, за меня не просила прекрасная знатная и богатая дева…
Срок, на который я оплатил комнатушку, выходил только завтра, и мне было где бросить кости, оставался нерешенным лишь один вопрос — что делать дальше? Я насухо ломать голову не стал, а предпочел заесть, запить это дело, благо немного денег оставалось. Тем монетам, что оставались в кошеле во время попойки, доблестные тюремные стражи весла, конечно, приделали, но пару-тройку серебряных, из тех, что поменьше, не нашли. Хотя, это потому, что особо и не искали, скорее всего. Так, кошель, и пояс проверили, для порядка, и все. В вещах, аккуратно сложенных в сундуке в комнатушке постоялого двора явно кто-то покопался — может, слуги, а то и сам хозяин — но ничего не пропало. Видимо, хранит Хеймдалль неразумных, а то, если бы эти негодяи посмели украсть мою секиру или кольчугу, то я бы проклял это место так, что даже внуки тех, кто сейчас живет по-соседству показывали бы на руины постоялого двора пальцем и дрожащим голосом рассказывали бы всем желающим о гиблом месте.
Да-да, порой необуздан я в гневе, и, коль устремляю взгляд, тяжкой злобой наполненный, вдаль, то, куда ни упадет взор гневливый, там вянет трава, и сохнут деревья, ржавеет и крошится сталь, лысеют овцы, а молоко скисает прямо в коровах.
Гхм, да… О чем это я…
— Выпей с нами пива, парень, — горланил Герхард — Иди к нам!
Невежливо будет отказываться, когда зовет хороший знакомец за стол, и я последовал приглашению. А чтобы не показаться халявщиком, заказал у трактирного служки бочонок доброго пива, что разом ополовинило и без того невеликие мои богатства. Но… Мудрость, хоть и заемная, однако, при мне:
Не знаю радушных
и щедрых, что стали б
дары отвергать;
ни таких, что, в ответ
на подарок врученный,
подарка б не приняли *
Стол и без того был не пуст, компания пила и ела, булькала пивом и чавкала пищей всякой, но жест мой оценила благосклонно. Я уселся на свободный край скамьи, и тут же мне протянули объемистую глиняную кружку с шапкой пены, а сидящий наискось от меня здоровенный мужик, опустошив одним глотком точно такую же, обратился ко мне.
— Откуда ты, дренг? Кто твой отец, и как тебя зовут? — он говорил на общем — Друг Герхарда — наш друг, ешь и пей, и расскажи нам, кто ты есть!
А я смотрел на символ Мъелльнира, свисающий с шеи мужика, и ухмылялся. На душе стало немного теплее — приятно видеть земляков. И он такой тут был не один.
— Мое имя Свартхевди Конь, я сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, — ответил я ему на благословенной речи светлого Нурдланда — славный Лаксдальборг назову своей Родиной.
Карл осклабился, поглядел на мою белую шевелюру.
— Свартхевди? А твой отец большой шутник!
— Есть такое, — я слегка поморщился, рассказывать, что раньше я своему имени полностью соответствовал, и как вышло, что это теперь совсем не так, не особо хотелось.
— Так выпьем за него! — он наполнил кружку заново — Я был в Лаксдальборге, и знаю многих оттуда. Я Орм Штевень, а это, — он ткнул кулаком в плечо соседу — Гюльви Половина Весла, а это Свейн Ковш, а это братья Харальд и Сигурд Гуннарсоны, а это…
Я встал, и кивал головой, и приветствовал каждого из представленных мне, и пытался их всех запомнить, пока трезвый. Невежливо было бы забыть имя собеседника, неуважительно.
— А это, — наконец добрался Орм до противоположной оконечности стола — Гудбруд, сын Гудбруда. Наш скальд, лучший из всех скальдов как отсюда, так и до самого Трэллеборга! Выпьем, други, за нашего гостя, Свартхевди Коня, сына Бьерна Полосатой Бороды из Лаксдальборга! — громогласно провозгласил Орм, и присутствующие последовали его совету. Все, кроме того самого скальда, который кружку отставил и, грузно поднявшись со своего места, направился ко мне. Был он невысок, но зато широк, как бабушкин сарай, свою рыжую бороду он заплетал в три косы, собранные за поясом, из рыжих же зарослей на лице торчал нос картошкой, а само лицо обезображивал глубокий, кривой, жутковатого вида шрам, шедший наискось от левого уха через скулу, и терявшийся в бороде.
Он подобрался ближе и встал передо мной.
— Сын Полосатой Бороды, говоришь? — спросил он, пристально глядя мне в лицо своими маленькими, глубоко посаженными глазами.
— Да, это так, уважаемый Гудбруд, — согласился я.
