Юлия Набокова - Шерше ля вамп
— Я ошибался. — Он с покаянным видом склоняет голову. — Знала бы ты, как я себя корю за это.
Я смотрю в глаза Гончего и чувствую его руки на своей шее — тогда, когда он душил меня в машине. Кажется, что на коже вновь пламенеют борозды от его пальцев. Пронзает боль плечо — след его рук, когда он толкнул меня в подземелье особняка для преступников и разорвал рукав водолазки. Синяк, оставленный тем утром, еще не сошел до конца. А в следующий миг кожу словно пронзает игла — от той инъекции, которая потом досталась Вацлаву. Гнев закипает во мне лавой разбуженного Везувия.
— Зачем ты пришел? Каждая встреча с тобой была для меня кошмаром.
— Так уж и каждая?
Он стоит в трех шагах, но кажется, что я чувствую его щекочущее дыхание на своей шее — как тогда, когда он кружил меня в вальсе и все вампиры в зале смотрели на нас. Тогда мне казалось, что между нами может быть что-то… хорошее. Солнечная нежность глаз, ласковое тепло рук, волнующая дрожь пальцев, медовая сладость поцелуев и опьяняющее чувство свободы — то самое, которое я ощутила несколько лет назад на Воробьевых горах. Андрей сделал свой выбор, превратив нас во врагов. И сейчас я ненавижу его так же сильно, как желала тогда на балу и еще раньше, в солнечный майский вечер.
— Ты меня ненавидишь, — с горечью говорит он. — Я это заслужил.
Я молчу, не делая попыток разубедить его.
— Жанна, я просто хотел, чтобы ты знала — я сожалею о том зле, что причинил тебе. — Видно, что каждое слово дается ему с трудом. — Я знаю, ты меня никогда не простишь, просто…
— Я прощаю тебя, — вырывается у меня.
— Что? — Он недоверчиво вскидывает глаза.
Я сама ошеломлена своим внезапным признанием, но тем не менее осознаю: я могу понять и простить Андрея.
— Я прощаю тебя.
Я знаю этот пожар в груди, эти отчаяние и боль от того, что твой любимый никогда не вернется, эту злость к убийце, отнявшего у тебя дорогого человека. Именно они привели меня в штаб Гончих, они толкнули к расследованию преступлений, в которых был замешан виновник гибели Глеба. Только смерть Инессы принесла мне необходимое облегчение. И я могу понять, каково Андрею, все эти годы оплакивающему свою погибшую любовь и так и не покаравшему виновного. Похожее преступление, похожий почерк — и вот уже ненависть его перекинулась на меня и чуть не испепелила дотла.
— И ты должен простить. И жить дальше.
Он хочет что-то сказать, но не решается. Потом достает что-то из кармана плаща и протягивает мне. На ладони блестит-переливается серебряный замочек пирсинга.
Я недоверчиво вскидываю глаза.
— Это твое. — Андрей по-прежнему протягивает мне Слезу Милосердия.
— Но разве это не артефакт, принадлежащий Клубу? — озвучиваю я формулировку старейшин, которая прозвучала, когда у меня отбирали Слезу.
— Это компенсация за причиненное тебе зло, — отвечает Андрей.
Я медлю, не решаясь взять амулет. Получается, старейшины и Гончие решили сохранить информацию о Слезе в тайне? Иначе они бы не смогли распорядиться ее судьбой. Выходит, возвращение Слезы — своего рода компромисс? Я снимаю претензии к произволу местного Клуба, а тот хранит молчание о принадлежащей мне Слезе?
Но задать вопроса я не успеваю — замечаю Вацлава, который бросается к нам сквозь толпу. Люди испуганно шарахаются в стороны. Бумажный стакан кофейной кляксой летит под ноги. От кулака Вацлава голова Андрея чуть не слетает с плеч.
— Я убью тебя! — шипит Вацлав. — Не смей к ней подходить, слышишь?!
Пронзительно вскрикивает француженка с алым шарфом, и вот уже людские голоса подхватывают ее крик.
Вацлав оттесняет Андрея к окну. Два черных силуэта на фоне багряного заката — как персонажи театра теней. Движения быстры, удары точны, противники достойны друг друга. Мгновение — и стекло взорвалось осколками, красный закат хлынул в зал. А Вацлав с Андреем уже по ту сторону окна — топчут в пыль стеклянные брызги на асфальте. Летят под ноги капли крови. И где-то в этом стеклянном крошеве поблескивает Серебряная Слеза — Милосердие, которое не помешало бы сейчас ни одному из противников. Особенно — Вацлаву. Андрей, похоже, еще под влиянием Слезы, он больше уклоняется от ударов, чем наносит их сам. А может, просто ощущает свою вину передо мной и перед другим Гончим, вот и не нападает, а защищается. И то вполсилы.
Слышу крик Аристарха — оборачиваюсь и понимаю: они с Вероник слишком далеко, чтобы остановить Гончих, прежде чем случится непоправимое. Служба безопасности аэропорта еще дальше. И, роняя картонки с шляпами, я бросаюсь в стеклянный оскал разбитого окна, оставляя на стеклянных зазубринах лоскуты красного пальто и свою кровь.
— Перестаньте!
Они меня не слышат.
— Прекратите!
До них не докричаться.
Я пытаюсь схватить Вацлава за рукав, но он, не глядя, отшвыривает меня на асфальт. Стеклянные занозы впиваются в ладони до крови. Ах, вот ты как!
Вскакиваю на ноги, вклиниваюсь между ними и получаю по удару с двух сторон. Удар кулаком, предназначенный Андрею, приходится мне в подбородок, на губах выступает кровь. Кулак Андрея врезается мне в бок. Я со стоном падаю между ними, и тут же надо мной склоняются, сталкиваясь, две головы, и двое Гончих, чуть не убившие друг друга мгновение назад, протягивают мне по руке.
— Ты в порядке? — спрашивают они хором.
— Я убью вас обоих, — шиплю я, но хватаюсь за обе руки и поднимаюсь на ноги.
— Что там происходит? — орут со стороны зала. Наконец-то служба безопасности проснулась!
— Двое парней подрались из-за девушки! — звонко докладывает француженка с алым шарфом, снимая происходящее на мобильный телефон. Похоже, уже сегодня видео будет в Интернете.
Вацлав и Андрей позволяют стражам правопорядка скрутить себе руки, сердитый полицейский бубнит:
— Вперед, супермены. Сейчас вы нам расскажете, как вы умудрились пробить стекло особой прочности.
И Гончих уводят куда-то в глубь аэропорта.
Меня, обняв за плечи, увлекает в сторону Аристарх. Проходя мимо француженки с алым шарфом, вижу откровенную зависть в ее глазах. Зря ты так, девочка. Никому не пожелаю пережить такое. И кого же ты мне напоминаешь в своем красном шарфе? Воспоминание острое, как укол булавкой, встает перед глазами: Замок Сов, телеведущая Глория поправляет алый шарфик от Гермес на шее. У француженки, конечно, шарф попроще… Но как же я могла забыть о двенадцати вампиршах? К этому времени они вполне могли найти то, что им оставил Жан. Или не могли? Ведь у меня остался недостающий кусочек головоломки.
Забыв об израненной осколками руке, лезу в карман пальто, того самого, в котором я была в тот вечер в замке, и нащупываю неровные края подвески в виде пазла. Украшение Кобры, я о нем и не вспоминала до этого дня. Так же как и про двенадцать вампирш, которым Жан оставил таинственное наследство… Впрочем, у меня есть оправдание. В последние дни меня куда больше заботили вопросы спасения собственной души, так что возможная угроза миру со стороны покойного, но неуспокоившегося Жана была задвинута в закрома памяти. Однако теперь сердце тревожно сжалось. Уж кому, как не мне, знать, что от двухсотлетних вампиров одни неприятности? Нам с Вацлавом будет чем заняться по возвращении в Москву.
