Виктория Угрюмова - Двойник для шута
— То есть как это, в последнюю очередь? — возмутился Сивард. — Да чихать я хотел на то, чей приказ выполняли эти мясники. Они заслуживают самого серьезного наказания.
— Вовсе нет, — внезапно прервал одноглазого Аластер. — Они солдаты, а к солдатам — после их пленения, естественно, — нужно относиться снисходительно. Что было бы с мирными гражданами, если бы солдаты вдруг ни с того ни с сего отказались выполнять приказы либо начали их обсуждать? Возник бы хаос.
— А отчего вы их защищаете? — вопросил Сивард. — Мы же не воюем и войну отрицаем как таковую.
— Это просто счастье, что моим людям не нужно браться за оружие, — мягко отвечал ему герцог Дембийский. — И все же, если бы это потребовалось, они не стали бы рассуждать. Только на это уповает любой командующий. Спросите у Локлана.
— Да тут и говорить не о чем, — заявил граф Лэрдский. — Лучше обсудим другой вопрос: можем ли мы официально заявить протест архонту Бангалора?
— Боюсь, что нет, — молвил князь Даджарра. — Войну нам ведь никто не объявлял, и власти Бангалора всегда могут отречься от этих людей, объявив их вне закона. Лучше не поднимать этого вопроса до поры до времени, пока у нас не будет достаточно фактов в руках, чтобы прижать архонта к стене. Чтобы эта змея не отвертелась.
— Одного не пойму, — снова заговорил Гуммер. — Ну и что ему с этой попытки нападения? Своих людей и кораблей угробил больше, чем наших. Показал клыки и снова убрался в нору, так что ли? Неразумно и противоречит всякой логике и здравому смыслу.
— А вот этого и подавно не стоит обсуждать, — заметил Сгорбленный. — Господь непредсказуем, но люди частенько превосходят его именно в этом качестве. Ход мысли — явление настолько непостижимое, что незачем тратить время на попытки его объяснить.
— А я не понимаю, почему вы назвали архонта змеей? — спросил Аластер, размышляя о том, что ему рассказывал о последнем из Аберайронов граф Шовелен.
— Разве вы не помните, как выглядит его корона? — откликнулся князь Даджарра. — Или забыли, как выглядит государственный флаг?
— Тебя что-то тревожит? — спросил Ортон, откидываясь на подушки.
За окном уже светало, и первые, самые нетерпеливые птицы пытались убедить весь свет, что наступило утро. Белый туман медленно скользил над травой, оседая на нее крупными каплями росы. Еще час-полтора — и каждая травинка засияет в солнечных лучах, словно горсть драгоценностей.
Арианна лежала на боку и нежно перебирала пальцами волосы возлюбленного. Несмотря на прохладный воздух, тянувшийся из распахнутого окна, она была разгорячена и все еще тяжело дышала. Они с Ортоном только-только оторвались друг от друга и теперь пытались немного отдохнуть черед началом нового дня. Император окинул Арианну долгим ласкающим взглядом. За эти несколько месяцев она похорошела еще больше, ее красота расцвела и приобрела особую изысканность, как бывает всегда, когда человек испытывает настоящее, неподдельное счастье. Взгляд девушки стал еще глубже, и глаза светились тихим, ровным светом, движения были плавными, грациозными, а улыбка — непритворной и потому чарующей. Тем более странно было ему видеть, как внезапно, в моменты блаженства и радости, она замирала, затихала, уходила в себя, словно тайное горе не давало ей покоя. Долгое время Ортон не решался задать ей вопрос, надеясь, что возлюбленная сама все расскажет, когда придет срок. Но дни шли, Арианна становилась все задумчивей, но делиться с там нe желала. Вот и сейчас она вздрогнула и напряглась, услышав этот вопрос.
— Отчего ты решил, милый, что меня что-то тревожит?
— Сам не знаю. Просто иногда меня пугает твой взгляд — тоскливый, изучающий. Словно ты пытаешься увидеть во мне кого-то другого и тебе это никак не удается. Если бы я не знал, что ты любишь меня, я бы подумал, что у тебя появился другой мужчина. Скажи мне, отчего тебе неуютно?
Арианна порывисто прижалась лицом к его груди, крепко обвила руками шею юноши:
— Не спрашивай меня, ни о чем не спрашивай. Все так прекрасно, так необыкновенно. Ты желанный и любимый — чего же еще желать? Давай не думать ни о чем печальном в такое дивное утро.
— Почему же о печальном? — не унимался император. — Разве ты и вправду разлюбила меня…
— Нет! Нет, что ты, что ты, глупый. Как же можно разлюбить тебя?
И она осторожно слизнула капельки пота с его плеча. Ортон тихо застонал от удовольствия и потянулся к ней всем телом.
— Не нужно, — тая прошептала Арнанна, — ты же устал…
— Какая ты душистая и сладкая, — улыбнулся юноша, на миг отрываясь от ее губ.
Он целовал ее не торопясь, опускаясь все ниже и ниже, пока она не забилась на простынях, выгибаясь дугой, пока не заметалась в поисках спасения от этой самой сладкой, самой желанной муки.
Наконец Ортон отодвинулся от нее и принялся нежно гладить разморенное, обессиленное восторгом тело.
— А теперь расскажи мне, в чем дело.
Арианна порывисто села:
— Ни в чем, любимый мой. Почему ты не даешь мне покоя этим вопросом?
— Потому что не хочу оставлять тебя одну с твоими мыслями. Погоди протестовать. Сперва я скажу тебе, что думаю, а потом сама решай, станешь ли делиться со мной своими маленькими или большими печалями. Я уверен, наши мысли могут ранить нас страшнее, чем кинжал наемного убийцы. И так же, как я не оставил бы тебя наедине с врагами, как не бросил бы умирать в одиночестве, так и теперь я не хочу, чтобы ты считала, что есть вещи, которые мне доверить нельзя. Ведь я не просто восхищаюсь твоим телом, любимая моя, хотя оно и великолепно, — я люблю тебя. Понимаешь ли ты, что это значит?
Императрица обхватила его руками и зарыдала горько, как плачут только дети или старики — ибо первые еще не научились, а вторые уже разучились притворяться и горе их некрасиво и безыскусно.
— Милая, милая, — шептал Ортон, гладя ее по голове. — Ты должна помнить, что я тебя люблю, а это значит, что я найду силы понять все что угодно. Ведь я твой друг и уважаю тебя, без этого любовь немыслима — спроси у кого хочешь.
— У кого? — всхлипнула Арианна.
— У Аластера, у Алейи, у всех, кому ты веришь… у шута. От императора не укрылось, как вздрогнуло тело его жены при слове «шут».
— Расскажи мне все, милая.
— Прежде ответь мне на один вопрос, — тихо попросила императрица. — Ты бы нашел в себе силы понять меня, если бы я полюбила другого?
— Ты… полюбила?
— Мне очень важно знать, — настаивала она. — Ответь, пожалуйста.
— Пришлось бы, — ответил Ортон странным, сдавленным голосом. — Наверное, это последнее, на что мне хотелось бы искать в себе душевные силы, но если тебе нужна помощь, совет или что-нибудь еще — просто мне в голову не приходит, что именно, — то я готов. Я не отказываюсь.
