Таня Хайтманн - Оборотень
— Ах, да брось ты, Натанель! Ведь ты не отказался от этой жертвы. Стая для тебя превыше всего, а? — Голос Давида дрожал от плохо сдерживаемого гнева, и он с трудом справился с желанием ударить по чердачной балке. — Все те люди, которых Хаген приносил в жертву ради отвратительных ритуалов, прикрываясь якобы возрастающими потребностями демона… Ты стоял рядом с Хагеном, когда он говорил об истинной природе волка, хотя знал, что все это только прикрытие для убийства. И здесь речь не идет ни о чем другом, кроме кровожадности. А всю вину Хаген возложил на стаю.
— А ведь ты — лучший пример того, что только слабые позволяют запудрить себе мозги. В конце концов ты восстал, — спокойно возразил Натанель.
Услышав эти слова, Давид опустил взгляд. Чувство вины, которое он прятал под плащом равнодушия со дня смерти Конвиниуса, были куда хуже, чем ярость и разочарование, которые вызывали в нем решения Натанеля. Спрятав дрожащие руки под мышками, он пытался отогнать ужасные воспоминания из своего прошлого, невольно всплывавшие перед глазами. Растерзанные женские трупы, обескровленная плоть серого цвета… Брошенные в лесах, где жили они с Конвиниусом… Он находил их и молчал.
— Мне не пристало судить тебя, — тихо сказал он. — В конце концов, в прошлом своей бездеятельностью я сам сделал себя виновным.
Некоторое время слова висели в воздухе, потом Натанель медленно заговорил:
— Ты намекаешь на жертвы, которые находил в последние недели своей жизни с Конвиниусом, не так ли? — Расценив озадаченное молчание Давида как согласие, Натанель кивнул. — Когда будешь стоять перед Хагеном, спроси его об этом. Если ты умный мальчик, то после того, что только что узнал, сумеешь принять решение. Ты сам сказал, что Хаген мошенничает.
Прежде чем Давид успел осознать, что делает, он уже шагнул к Натанелю.
— Ты знаешь о жертвах?
— Да, но я и так потратил слишком много времени на слова. Дело не терпит отлагательства, и мы должны сделать так, чтобы ты оказался серьезным противником для Хагена, когда выйдешь против него. Мы должны сделать кое-что для твоего волка.
Мгновение Давид раздумывал над тем, чтобы вытрясти из старика эту информацию, однако одного взгляда на Натанеля хватило, чтобы понять, что тот ничего не скажет.
— Хаген может хоть распять меня… Оставь свои тайны при себе, я иду к Мете.
— Ты что, действительно можешь вот так просто взять и уйти? — Сидящий на полу Натанель вдруг напомнил Давиду хищника, достаточно близко подобравшегося к своей жертве и теперь просто ждущего подходящего момента, чтобы нанести удар. — С тех пор как умер Конвиниус, а в нашей стае появился ты, Хаген еще больше вышел из-под контроля. Почему, думаешь, он так расширяет свою территорию? Его больше не устраивает охота на людей, он хочет травить волков. Хотя что это я: травить… Он хочет убивать. И ради удовлетворения его потребностей стая Мэгги поплатится первой. Неужели ты действительно можешь допустить это?
Выругавшись, Давид принялся расхаживать взад-вперед, не зная, что лучше: броситься к Мете, не тратя времени на размышления о мире волков, или свернуть Натанелю шею за то, что он ставит его перед таким ужасным выбором.
— Я помогу тебе сделать то, что нужно, — сказал Натанель, с трудом поднимаясь на ноги. — Стой на месте! — зарычал Давид.
Однако уже в следующий миг сокрушительный удар сбил его с ног. Волк Натанеля напал на него, и это было не пустой угрозой. Пока под кожей Давида растекался огонь, грозивший сожрать его легкие, он, покачиваясь, сделал несколько шагов по шаткому полу и ударился о скат крыши. Внезапно все озарилось ярким светом. Не понимая, где верх, а где низ, Давид попытался встать на четвереньки, и это у него получилось.
Он открыл глаза и увидел сквозь серый туман Натанеля, готовящегося к следующей атаке. Совсем еще недавно непослушные от истощения руки и ноги старика лучились жизнью, данной ему демоном, после того как волк вернулся.
— Нет, — тихо произнес Давид, пытаясь подняться, но Натанель уже бросился вперед, и они вместе рухнули на пол.
Волк Давида сделал попытку вырваться, чтобы отразить нападение, но Давид крепко держал его. Хотя сильный волк Натанеля заставлял его тело дрожать от боли, он не хотел причинить вред ослабленному возрастом и болезнью старику. Натанель повалил его и ударом локтя выбил из его легких воздух.
Давид захрипел, с ужасом глядя на нападавшего: в ярко-синих глазах Натанеля он видел не ликующего демона, а желание смерти. На миг Давид забыл о своем бушующем волке, потому что внезапно понял, каким образом Натанель хотел вооружить его для битвы с Хагеном. А его демону хватило мгновения, чтобы вырваться и принять форму тени.
Лицо Натанеля озарилось улыбкой. Он отпустил молодого человека и встал на ноги. Секундой позже волк Давида разорвал ему горло.
От ужаса Давид не мог пошевелиться, поэтому увидел, как Натанель упал навзничь, услышал удар тела о доски, отметил, что сердце еще бьется, хотя легкие уже ввалились. Потом волк вернулся к нему, и из горла Давида вырвался крик, оборвавшийся только тогда, когда он полностью погрузился в тень.
Глава 30
Через большие окна, занимавшие весь фасад ресторана, можно было наблюдать за очередной попыткой наступающей зимы смести последние следы жухлой листвы. Пронзительный ветер гнал хлопья снега над гладью гавани настолько плотно, что маленькая моторная лодка, только что отделившаяся от грузового судна, была скорее похожа на силуэт. В воде отражалось серое небо, и казалось, что мир за окном оставили все краски. Яркий красный цвет, в котором был оформлен ресторан, равно как и множество болтающих посетителей и волнующие ароматы блюд арабской кухни, которые здесь подавали, ничего в общей картине не меняли.
Мета не могла оторвать взгляд от кружащихся снежинок, оказывавших какое-то странное, дурманящее воздействие. Когда Лайла наконец вернулась с подносом, где стояли два чая в филигранных стаканах и тарелочка с финиками, белые хлопья еще несколько секунд танцевали у нее перед глазами. Мета сосредоточенно заморгала, и Лайла одарила ее теплой улыбкой. От этого тонкие черточки вокруг глаз стали глубже, впрочем, нисколько не навредив ее красоте. Оттенок ее кожи напоминал тот, который получается, если сливки смешать с шоколадом, — он был и светлым, и темным одновременно.
