Городская фэнтези-2006 - Руденко Борис Антонович

Ему была уготована жизнь человека, что умрет в своей постели, испытав раннюю и позднюю любовь, хулу и хвалу, но умрет навсегда, а Мосштамп будет вечно странствовать по Земле, выбравшись из-под груды мертвецов на дальневосточной пересылке.

Человек за дверью переминался неловко, шуршал чем-то в ожидании дела, и Сережа совсем загрустил. Было даже обидно от этой топорной работы.

Он вспомнил, как в берлинском кабаке встретил Вечного Шотландца. Сережа сразу узнал его — по волнистым волосам. Они всю ночь шатались по Берлину, и, захмелев, Вечный Шотландец стал показывать ему приемы японской борьбы баритцу. Совсем распаляясь, Шотландец вытащил из саквояжа меч и начал им махать, как косарь на берегу Оки.

В одно движение, поднырнув сбоку, Сережа воткнул ему в бок вилку, украденную в ресторане.

Шотландец хлопал глазами, икал и ждал, пока затянется рана.

Он признал себя побежденным, и до рассвета они читали стихи: Вечный Шотландец читал стихи друга — о сухом жаре Персии, о волооких девушках, руки которых извиваются, как змеи, а Сережа — шотландские стихи о застигнутом в зимней ночи путнике, о северной деве, что, приютив странника, засыпает между ним и стеной своего скромного дома. Наутро она шьет путнику рубашку, зная, что не увидит его больше никогда, и Сережа понимал, что это стихи про них, про бесприютную жизнь вечно странствующих поэтов.

Прощаясь на мосту через Шпрее, Сережа подарил Шотландцу злополучную вилку, которую тот сунул в футляр для меча. Роберт МакЛауд, или Бернс, как Сережа звал его по привычке, удалялся в лучах немецкого рассвета со своим нелепым мечом, и волосы его развевались на ветру.

И теперь, сидя в фальшивой ловушке, Сережа понимал, что может убить их обоих, чекистов (а у него уже не было сомнения, кто это), выдернуть из жизни, как два червивых гриба из земли, оставив небольшие, почти невидимые лунки в реальности. Зарезать, скажем, вилкой. Или — ложкой… Нет, ложка исчезла во время медитативных опытов.

Но не то было ему нужно, не то. Поэтому он и был поэтом, что тащила его большая цель, а не звериная жажда крови.

Как зверю берлогу, нужно было ему покидать свое место, потому что ошибся он с рифмой на слово Революция.

Гость достал откуда-то из недр пальто засаленный том и, шелестя рваными страницами, принялся читать вслух какие-то гадости — кажется, слезное письмо Гали (стоны вперемешку с просьбами). Вот это было уже пошло — как-то совершенно унизительно. Он позволил себе не слушать дальше — про счастье и изломы рук, про деревянных всадников.

А вот он действительно знал, кто такие Деревянные всадники, что появились внезапно в высокой траве, едва лишь он сошел с поезда у Константинова. Надо было убедить родных в собственном существовании (это удалось), но всюду за ним следовали Деревянные всадники — в одном из них он сразу узнал Омара, одного из Воинов Фатиха, который чуть было не зарубил его в соборе пятьсот лет назад.

Деревянные всадники — вот это было бы действительно страшно, ибо только им дана власть над странствующими поэтами. Один из них гнался за автомобилем, в котором он ехал с женой, и, поняв, что не может достать Сережу кривой саблей, дернул синий шарф, вывалив жену из машины.

Сережа не мог простить себе этой смерти, хоть и не любил жену. Мстить было бессмысленно — у Деревянных всадников была особая, неодолимая сила, и тогда он плакал, слушая, как удаляется грохот дубовых подков о брусчатку.

Аггелы — это не наивные и доверчивые чекисты, если бы он сейчас услышал деревянное ржание их коней на Исаакиевской площади, здесь, под окнами, весь план бы разрушился. А эти… Пусть думают, что поймали его в ловушку гостиничного номера.

Гость в этот момент завернул про каких-то гимназистов, и Сережа нарочито неловко налил себе водки.

У водки был вкус разочарования — да, от красной иллюзии нужно уходить…

Вдруг человек в пальто прыгнул на него, и тут же в номер вбежал второй. Они вдвоем навалились на него, и тот, второй, начал накидывать на шею тонкий ремень от чемодана.

Поэт перестал сопротивляться и отдал свое тело в их руки.

Ловушка сработала — сработала их ловушка, но тут же начал воплощаться и его замысел. Пусть они думают об успехе.

Человек в черном еще несколько раз ударил поэта в живот — и тот запоздало удивился человеческой жестокости.

Он ждал своей смерти, как неприятной процедуры, — он умирал много раз, да только это было очень неприятно, будто грубый фельдшер ставит тебе клистир.

Глухо стукнув, распахнулась форточка, и он почувствовал, что уже висит, прикасаясь боком к раскаленной трубе парового отопления.

«Вот это уже совсем ни к чему», — подумал он, глядя сквозь ресницы на чекистов, что отряхивались, притоптывали и поправляли рукава, как после игры в снежки. Один вышел из номера, а второй начал обыск.

Висеть было ужасно неудобно, но вот человек утомился, встал и скрылся за дверью туалета.

Поэт быстро ослабил узел, спрыгнул на пол и скользнул за дверцу платяного шкафа.

Ждать пришлось недолго.

Из глубины шкафа он услышал дикий вопль человека, увидевшего пропажу тела. Он слышал сбивчивые объяснения, перемежавшиеся угрозами, слышал, как отправили кого-то в морг за ничейным мертвецом.

Мертвец был найден, но оказалось, что это самоубийца, вскрывший себе вены.

Однако чекистам было уже не из чего выбирать, время удавкой схлестывало им горло — подтягивало на той же форточке.

Сквозь щелку двери поэт видел, как мажут клеем гуттаперчевую маску и натягивают на лицо незадачливого самоубийцы.

В просвете мелькнули ноги мертвеца, безжизненная рука — и вот новый повешенный качался в петле.

Чекисты еще пытались поправить вмятины и складки маски, нервничали, торопились, и поэт слышал их прерывистое дыхание.

Когда наконец они ушли, Сережа выбрался из шкафа и с печалью посмотрел в безжизненное лицо своего двойника. Прощаясь с самим собой, он прикоснулся к холодной мертвой руке и вышел из номера.

Сережа закрыл дверь, пользуясь дубликатом ключа, и вышел на улицу мимо спящего портье в полувоенной форме.

Ленинград был черен и тих.

Сырой холод проник за пазуху, заставил очнуться. Волкодав промахнулся — и ловушка поэта сработала, как, впрочем, и чекистский капкан.

Теперь можно было двинуться далеко, на восток, укрыться под снежной шубой Сибири — там, где имена городов и поселков чудны. Например, «Ерофей Палыч». Или вот — «Зима»… Почему бы не поселиться там?

Жизнь шла с нового листа: рассветным снегом, тусклым солнцем — сразу набело.

Владимир Березин

Победитель дракона

Староста, не веря своим глазам, смотрел на горизонт — тонкий вначале, дальше размазанный вширь, треугольник поднявшейся пыли приближался.

А так все хорошо складывалось, все им было рассчитано — никакого соревнования. Но правила были нерушимы, нужно было трижды позвать всех, кто хотел биться с Драконом. Один раз надо было крикнуть вверх, в небо. Один раз прошептать приглашение на бой воде. И наконец произнести его, глядя в степь — туда, откуда приближался Победитель Драконов.

А у старосты был давно продуманный верный план, и этот план сидел сейчас на лавочке, глядя себе под ноги. План сплевывал семечки, и ему было шестнадцать лет.

Староста давно хотел выдать дочь за сына мельника. И мельников сын должен был завтра идти биться с Драконом.

Того, кто пришел вчера, он не считал за конкурента — второй был нищим, человеком воздуха. Воздух гулял по его карманам и звенел в его голове. Он добрался сюда на чихающем бензином дребезжащем драндулете о двух колесах, к которому был привязан воздушный змей. Всего имущества, что увидел староста, у чужака была зеленая труба с пороховой ракетой внутри да очки на раскосых китайских глазах.