Пол Макоули - Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи
На лице испанца отразилось отвращение.
— Я не стану слушать о подобных вещах.
— Вы станете не только слушать! — злорадно заметил Салаи.
Испанец сказал, преисполненный достоинства:
— Все, что мне известно, синьор, это то, что вы обещали много, но оказалось, вы не в силах доставить все, что обещали.
— Это как с ангелом и дьяволом и двумя дверьми. Вы знаете эту историю? — спросил шпиона Никколо.
— Мы все знаем. Тише! — шикнул чародей.
— А я не знаю. Если она имеет отношение к моему делу, я хочу послушать, — ответил испанский лазутчик.
Салаи всплеснул руками и отвернулся.
Никколо с улыбкой заговорил:
— Представьте, что вы находитесь в комнате, в которой имеются две двери, одна ведет к смерти, а вторая к свободе, и никак нельзя определить, где какая. А в комнате с вами находятся дьявол и ангел, и вы можете задать одному из них один-единственный вопрос. Дьявол, разумеется, всегда лжет, тогда как ангел говорит только правду. Ну и конечно, оба они невидимы, так что вы не знаете, кто из них отвечает. Итак, какой вопрос необходимо задать, чтобы точно знать, за какой дверью свобода?
— Хватит загадок. Дело простое. Вы, — обратился чародей к испанцу, — заберете с собой синьора Макиавелли, а также бумаги, которые этот юный художник столь любезно принес сюда. Если они действительно ценны, тогда я, без дополнительного вознаграждения, доставлю в качестве курьера остальные в обмен на синьора Макиавелли. Если нет, вы сможете распорядиться им по своему усмотрению. В любом случае вы заплатите нам, как мы договаривались, и никто не уйдет отсюда, кроме тех, кого я изберу.
— Это же ничего не меняет! Вы должны освободить моего друга Никколо Макиавелли и отдать тело Рафаэля! — потребовал Паскуале.
— Но изменились обстоятельства, — пояснил ему чародей. Он не улыбался, но чувствовалось, что ситуация забавляет его. Он соединил кончики длинных пальцев и рассматривал ногти. — Теперь вы здесь, и вы вернетесь по своей воле. Принесете оставшиеся бумаги, и ваш друг свободен. Если нет…
Испанец сказал:
— Если вы одолжите мне двоих воинов, синьор Джустиниани, все будет выполнено, как вы сказали. Это в моих силах. Хотя, я уверен, адмирал Кортес не придет в восторг от задержки.
— Я ценю вашу дальновидность, синьор.
— Именно благодаря дальновидности мы завоюем мир. Тот, у кого в руках ключ к будущему, обладает достаточной властью, чтобы потребовать у истории выкуп, — ответил испанец.
Никколо бодро заметил:
— Я бы сказал, тот, у кого этот ключ, скоро обнаружит себя осажденным теми, кто хочет его заполучить.
Чародей велел Никколо молчать.
— Что до власти, — обратился он к испанцу, — вы скоро увидите, насколько преходяща власть мирская. Я собрал вас всех в день Сатурна, чтобы вы помогали мне. Для начала вам необходима одежда.
Испанский лазутчик сорвался с места:
— Я не собираюсь участвовать во всякой дьявольщине!
Рыжеволосый слуга поймал его, обхватил рукой за горло и поднес нож к глазу, когда испанец начал вырываться. Маг приблизил свечу к лицу шпиона и принялся медленно водить ею из стороны в сторону, произнося что-то низким монотонным голосом. Когда слуга отпустил испанца, Паскуале увидел, что в его широко раскрытых глазах стоят слезы и он дрожит, словно осиновый лист в бурю.
— У кого-нибудь еще имеются возражения? — поинтересовался маг. Он перевел неподвижный взгляд на Паскуале, затем на Никколо.
— Не волнуйся, Паскуале, — сказал Никколо.
— Чего ему от нас надо?
— Полагаю, он вызовет духа, если ему удастся. Он хвастал, что этой ночью обретет огромную власть, теперь мне ясно, что он имел в виду не испанцев. Ты боишься?
— Не духа, — поправил чародей, — а ангела. Даже одного из семи архангелов.
Салаи захихикал:
— Вот он, мой возлюбленный сын, который дарует мне радость.
— Осторожнее, — негромко сказал чернокнижник. — Дело серьезное. Я знаю, вы интересуетесь ангелами, юноша. Скажите, вы хотели бы увидеть кого-нибудь из них?
Паскуале ответил, стараясь казаться спокойным:
— Не знаю, не окажется ли это просто игрой моего воображения.
— Но вы верите в существование ангелов?
На миг рот Паскуале наполнился горько-кислым вкусом сморщенного тугого кусочка хикури, который дала ему Пелашиль. Он сказал:
— Да. О да.
Чернокнижник улыбнулся:
— А если вы мечтаете запечатлеть ангела, разве вы откажетесь от возможности увидеть его? Какой еще художник сможет похвастаться подобным?
Паскуале, вспомнив разбитую доску, промолвил:
— Когда-то я только об этом и мечтал. Но обстоятельства изменились.
— И изменятся снова, — пообещал маг. — Вы будете повиноваться мне, и художник, и вы, синьор Макиавелли, иначе я подчиню и вас. И не надейтесь, что я не посмею!
Рыжий слуга освободил Никколо от его цепи и достал из шкафа белые льняные балахоны и раздал всем бумажные колпаки, такие обычно надевают каменщики, чтобы пыль и штукатурка не сыпались на голову. Под его руководством Паскуале с Никколо оделись. Слуга одел испанского лазутчика, а затем снова защелкнул на запястьях Никколо кандалы. Паскуале подчинялся происходящему, сгорая от волнения. Казалось, он распадается на две части. Одна его половина мечтала увидеть ангела, а вторая знала, что все это темное, нехорошее дело и что сама его душа подвергается опасности. Одно дело воображать лицо ангела, совсем другое вот-вот получить возможность посмотреть в это лицо.
— Смелее, Паскуале, — подбодрил его Никколо.
Паскуале прошептал:
— А он правда может вызвать ангела?
— Он так считает. Но если люди, подобные ему, обладают силой, которой, как они утверждают, обладают, почему же они не правят миром?
— А откуда нам знать, не правят ли они?
— Ты хочешь сказать, тайно? — Никколо на мгновение задумался. — Ни один государь не может править тайно, и даже каббалисту с его возможностями иногда требуется открыто заявить о своей воле, чтобы ее кто-то исполнял. Нет, даже я не поверю в существование подобного тайного заговора.
— Приятно снова поговорить с вами, Никколо.
— К сожалению, ничем не могу утешить. Я опасаюсь за нас обоих, Паскуале.
— Не больше, чем я, — сказал Паскуале, вспомнив о механизмах, которыми будет командовать Кардано. Он не доверял Кардано.
Чародей надел перевязь с длинным широким мечом и снял свою черную шапочку. Оказалось, что у него выбрита монашеская тонзура.
— Начинаем, — возвестил он. — Все молчат, пока я не разрешу говорить, это относится и к вам, синьор Макиавелли, или вы не сойдете с этого места.
