Коваленко Эдуардович - Камбрия — навсегда!
Вот тут и пришло время испытать самые быстрые способы стрельбы. Пока саксы не сбили строя, не превратились снова в «стену». Кейр зажал стрелы для первых выстрелов в зубах. Такой вот специальный приём, для командира неудобный — рот занят. Потом пришлось лезть в колчан, но многие выхватывали стрелы из колчана пучками, левой рукой, которой держали лук. Так выходило ещё быстрее, но требовалась изрядная ловкость, чтобы не оцарапаться наконечниками.
Вихрь из острого железа, дерева и перьев продолжался недолго, но достаточно, чтоб вымести передних саксов. Довольно, чтобы у тех, кто держался последними и бегал в доспехах, восстановилось дыхание, а те, кто принял на себя удар человеческой волны — стряхнули вражеские тела, остановленные поперечинами копий.
И саксам пришлось равнять ряды, сбивать строй — уж какой получится. И начинать то, что не доделали — заново. Понемногу. Методично — но тем более верно.
Быстрый взгляд скользит по шеренгам — камбрийцев, саксов, — не успевая заметить деталей: если его придержать на секунду, нетрудно различить перекошенные лица бойцов. Но если его замедлить — можно упустить изменение ситуации. Которая для камнемёта — ах, и хороша. Враги стоят боком к линии огня. Пять рядов — узковато, но достаточно, чтоб точно попасть по ширине. Конечно, будь ядра разного веса и формы — это оказалось бы невозможно. Так что — не зря мучились каменотёсы, не зря ушастая сида каждую пару камушков друг с другом сличила. Зато все теперь летят одинаково. И ветер, хотя и есть — но ровный, не порывистый, да ещё и попутный, по своим не попадёшь. Прицел менять приходится лишь в зависимости от того, где именно среди саксонского строя стоит упасть подарку. А безразличный взгляд скользит дальше, и кажется, будто это не люди, а специальные влажные кегли, при попадании шара разлетающиеся красными брызгами. Напротив — свои фигуры. Почти шахматы, и даже то, что над белёными щитами реют красные знамёна, а над червлёными — белые, для шахмат характерно. Часто фигурки короля и ферзя исполняют с включением цвета противной стороны.
Отступление к обозу оказалось последней каплей. Король Хвикке возомнил, что полевой армии Диведа более не существует, и поторопился лишить беглецов последнего укрытия, взяв город. Осаждать тысячу-полторы уцелевших, пришедших в себя и настроенных подороже продать жизни, имея в дневном переходе к северу ещё одну камбрийскую армию, не хотелось. Да и устал он за недолгий поход от решений мудрых, но не мужественных. А главное — устала гвардия. Пришлось прислушаваться к ропоту людей, уверенных, что только что потеряли право на добычу из лагеря вражеской армии. И вовсе не настроенных терять ещё и добычу из города. Не брось Хвикке гвардию в бой, она и сама могла пойти драться!
Король же всё сделал верно. Выскакал вместе с ближними советниками перед рядами, тяжело упали скупые слова, отвека неизменные, про славу и добычу, ждущую за стенами. Наверное, и этого хватило бы — на первое время, пока воины не увидят, что с города нечего взять: у бриттов оставалось достаточно времени, чтобы ценности вывезти или зарыть. Но бой мог затянуться, и король встал в общий строй, рядом со знаменем. Ради того, чтобы вовремя пообещать награду от себя, и вместо недовольства укрепить верность. Вслед за королём спешились остальные штабные. И тот моральный подъём, который Гулидиен растратил на начало битвы, саксы получили сейчас, под занавес. Опять же, неожиданностей можно было не опасаться. Диведцам через тлеющий лес да болото не сунуться. А передовые разъезды северной армии, даже если и появятся, удержит конница. Эти в нынешний бой не рвутся — их и так осталось меньше трети, а в награду за спокойствие король обещал долю в добыче. Но от случайностей — прикроют. На достаточный срок, чтобы расправиться с защитниками города. И — развернуться.
Если король и заметил на половине дороги, что атака завязла в повозках, что-то менять было поздно. Он стоял в голове колонны, и та толкала его, вместе с остальными воинами, вперёд — к славе и добыче!
Как только колонна набрала ход, Немайн решила — пора. Оглянулась к трубачам — и обнаружила одного, убитого. Второй, верно, свалился вниз. Обе фанфары лежали на полу башни. А толку? Немайн и простой звук из фанфары извлечь не умела, а уж сигнал… Тут вспомнился экзамен во сне и «Аргунь». Сыграть сигнал сида не могла. А вот спеть — вполне! Одна беда, истосковавшаяся по пению сида не смогла остановиться. Слышала только себя. Как же легко, радостно летел голос, не стеснённый узкой пещерой! Бывают голоса, хорошо звучащие в небольшом зале с хорошей акустикой, но теряющие силу и красоту в большом пространстве. Случается и наоборот, и голос Немайн оказался именно из таких! Она пела — выполнив главную работу тяжёлого дня, и совершая новую, от которой так яростно откручивалась на военном совете. Сама привела тысячу доводов против! Главным из которым стал тот, что сакс должен бояться любого камбрийца, не только её. Теперь всё забылось, остался новорождённый звук, наполнивший всё существо без остатка, воздух, ласковым потоком протетающий через связки — без напряжения, без усилия, сам… А ещё стало можно оглянуться — назад, на бывшее болото, где кавалерия, поддержанная колесницами, начинает разгон!
В лёгкие ворвался новый воздух — чтоб устремиться наружу вместе со словами: уж больно сигнал оказался похож на начало одной из сцен, которые она готовила к вступительному экзамену в консерваторию из снов.
Уже первые звуки — знакомый сигнал, исполняемый не трубой, а голосом — насторожили принца Риса. Он отдал приказ к выступлению, но как-то с оглядкой. Когда за сигналом последовала песня на неведомом языке, понял: дело плохо. В ход пошла последняя ставка. На военном совете так уговорились: саксов бить обычным оружием, но, если станет невмоготу — сида с башни увидит и запоёт. Тогда уже всё равно будет, даже если удар придётся и по своим…
— Немайн поёт! — крикнул, обернувшись. — Победа или смерть!
А чуть впереди Эйра, наслушавшаяся рассказов о стычке с ирландскими разбойниками, добавила свой клич — и богини:
— Камбрия навсегда!
Тряхнула головой, чтобы ленточки на ушах заволновались. Знала, что ей такое «украшение» не нужно. Но — не удержалась. С утра ещё помнила — будет ей от Немайн головомойка. За несерьёзность. Заранее смирилась. А теперь и забыла.
Ария закончилась, и вслед ей понеслась песня, наполовину придуманная, наполовину переведённая — специально для Эйры, желавшей услышать хоть что-нибудь понятное. Голос Немайн покрывал всё поле боя — и в каждой камбрийской душе отзывался родными словами:
