Павел Комарницкий - Исполнитель
Всё шло вроде бы неплохо. По прибытии в Копенхавн Первей снял две комнаты в аккуратном домике на окраине, у чистенькой пожилой вдовы. Деньги, привезённые рыцарем с собой, были вложены в крепкий банк и приносили ощутимые проценты, позволявшие не думать о разных житейских мелочах — например, о пуговицах. Вдобавок его сиятельство положил своему слуге весьма приличное жалованье. На службу рыцарь являлся ежедневно, но никаких поручений их сиятельство ему не давал, и в три часа пополудни Первей шёл домой, где и обедал. Всё шло, как шло. Вот только её всё не было.
Дни шли за днями, а её всё не было. Найдёшь меч и жену вместе… Какой меч? Мечей в мире много. Где искать? Да ещё какой-то Приговор напоследок… Как это вообще возможно, без Голоса Свыше, указывающего цель, объясняющего задачу, ведущего и успокаивающего? Первей ворочал мозгами так, что порой ему казалось — ещё чуть, и черепная коробка раскроется, подобно сундуку, но ничего не мог придумать. Да, Родная была права — он желторотый птенец, без неё он никто…
— Их сиятельство ждёт вас, — возникший у порога лакей прервал мысли Первея.
* * *— Вот этот человек, — его сиятельство протянул Первею раскрытый медальон. — Возьмите, возьмите, мне он не нужен.
Рыцарь взял маленькую серебряную штучку. На внутренней стороне медальона был нарисован эмалью портрет. Умное, волевое лицо, проницательные глаза…
— Хорошая работа. Тонкая.
— Я надеюсь, ваша будет не хуже. Этот человек должен умереть, герр Перуэй.
Рыцарь медленно поднял взгляд.
— Ваше сиятельство, вы уверены, что это должен сделать именно я?
Его сиятельство смотрел прямо в глаза рыцаря, твёрдо и жёстко.
— Совершенно уверен. Вы справитесь, господин Перуэй, — слово «господин» датчанин опять произнёс по-русски.
Рыцарь сглотнул. Приговор… Неужели это и есть Приговор?
— Вас что-то смущает?
— В чём вина этого человека?
Датчанин коротко рассмеялся.
— Я мог бы, конечно, наплести вам про то, что он враг церкви, Бога и короля, но я не буду этого делать. Вы умный человек, герр Перуэй, и я скажу вам прямо — его вина в том, что я хочу его смерти.
Первей раздумывал.
— И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной.
Его сиятельство протянул рыцарю кусок пергамента.
— Вот ваша индульгенция, герр Перуэй. Мне пришлось потратиться, но эта папская писулька стоит того. В ней сказано, что все ваши грехи отпущены святой церковью оптом. В том числе и инцидент в городе Львове. Так что инквизиции можете не опасаться.
Первей изучающе поднял взгляд. Датчанин чуть улыбался, но глаза были холодные и совершенно непроницаемые.
— Что касается приговора датского королевского суда, он пока остаётся в силе. Его отмена зависит от того, как вы справитесь с порученным делом. Мне не нужны слуги, умеющие только кланяться, герр Перуэй. Я на вас надеюсь.
Рыцарь откланялся. Приговор… Неужели это тот самый Приговор? Пусть всё идёт, как идёт…
Он почему-то не покинул апартаментов его сиятельства, задержавшись у открытого окна в приёмной. Лёгкий ветерок с моря шевелил волосы, по воде лениво ползло пузатое торговое судно. Вот так. Кто бы мог подумать, вместо Голоса Свыше — датский посол по особым поручениям…
«Его вина в том, что я хочу его смерти»
Внутри Первея уже всё вставало на дыбы. Нет, так не может быть! Да кто он такой, этот датчанин?! Как он смеет хотеть этого?!
Рыцарь вновь раскрыл медальон. Умное, волевое лицо, проницательный взгляд.
«… И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной»
«… Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда»
Мимо прошествовал лакей, неся на подносе обед его сиятельству. И Первей вдруг осознал, что сейчас будет.
Он подождал немного, привычно сосредоточился. Дрожь в теле сменил лёгкий вроде как холодок…
— На помощь! Помогите! — всклокоченный лакей ворвался в приёмную. — Там…Там… Его сиятельству плохо!
Поднялась суета, шум, гам, набегали со всех сторон какие-то люди. Первей тоже побежал на помощь, но пробиться к телу его сиятельства было нелегко — толпа слуг была плотной и возбуждённой.
Подавиться за обедом может любой человек. Что тут особенного? Самая естественная смерть.
Датчанин уже прекратил судорожные попытки вытолкнуть из себя злополучный кусок, и в расширенных остановившихся зрачках плавало понимание.
Первей напрягся. Вот… Вот сейчас… Сейчас накатит волна нестерпимой тошноты, ужасная, выворачивающая наизнанку рвота и резь в животе… Неверно исполненный Приговор… Убийство…
Ничего.
Когда суматоха улеглась, и лекарь, явившийся позже всех, важно зафиксировал печальный факт кончины его сиятельства, рыцарь не спеша покинул здание, подавленный, как и все, свалившимся на него несчастьем. Проходя по набережной, он снова открыл медальон, вручённый ему датчанином.
«Его вина в том, что я хочу его смерти»
Первей размахнулся и швырнул медальон в воду. Одного вашего желания недостаточно, ваше сиятельство…
* * *Первей шёл по берегу, по самой кромке воды. Волны лизали подошвы его ботфорт, то и дело с шипением перехлёстывая через сапоги, и снова откатывались в бессилии. Первей усмехнулся — тогда, зимой, волны обращались с ним куда грубее. Впрочем, тогда он был для этой страны люггером, а теперь он уважаемый человек… Да, уважаемый человек, так как архив городского суда города Треллеборга сгорел вскоре после безвременной смерти его сиятельства. После его кончины рыцарь оставил службу и жил на проценты с капитала, тихо и скромно.
А ещё тогда был январь, а сейчас уже август. Но её всё нет и нет.
Рыцарь остановился, как вкопанный. Здесь? Да, точно, здесь! Конечно, тогда была ночь, но место это он узнал. Вот тут он выполз на сушу, кашляя и отплёвываясь. А вон там его, лежачего, захватил береговой дозор… Где-то здесь, наверное, должны быть обломки той люгги, ведь она затонула совсем рядом с берегом, на прощание прихлопнув свою команду, как мух. Рыцарь уже знал, что море имеет обыкновение выкидывать на берег всё, что затонуло на мелководье.
Да, было такое… Ещё тогда у него пропал меч, самый лучший из всех, когда-либо бывших в его руках — а за жизнь в руках рыцаря их перебывало немало.
Первея вдруг охватило озорство. Он посмотрел на своё оружие, тощую шпагу. А ну-ка…
