Михаил Белозеров - Нашествие арабуру
Чжэн Чэн-гун уже сообразил, что здесь что-то не так, и всеми способами стремился подавить противника. Его катана был подобен лучу солнца и свисту ветра одновременно. К тому же Чжэн Чэн-гун спешил, пытаясь не дать Натабуре обнажить огненный катана. Впрочем, голубой кусанаги уже явился всеобщему взору, однако в суматохе никто ничего не понял, и несколько ударов Натабура с легкостью отбил тыльной стороной кусанаги, не предпринимая активных действий, внимательно следя за глазами противника, в которых сквозила даже не ярость, а безумие. А когда ему это надоело, остановился, упершись в землю, и сделал то, что называется коёсэ[41] — почти не прикоснувшись, отбросил Чжэн Чэн-гун так, что он задом въехал в камыш и упал. В доспехах он был слишком тяжел для реального боя. Воспитанный в лучших традициях придворного этикета, он дрался только с себе подобными, подавляя своим именем и чином, не утруждая себя ежедневными тренировками и сатори[42]. Жирная еда, вино, женщины и бессонные ночи сделали свое дело. Его сердце и мышцы не были приспособлены для длительных нагрузок, а основным оружием служила всего лишь неукротимая ярость и чванство. Надо учитывать, что Чжэн Чэн-гун был на двенадцать лет старше Натабуры и, как все китайцы, к этому возрасту обзавелся тремя складками жира на животе. Это давало силу, но лишало ловкости, и с каждым лишним мгновением боя она словно уходила в землю.
Сообразив, что так ничего не получится, Чжэн Чэн-гун решил применить хитрость: он бросился на противника, выставив перед собой катана и вакидзаси, словно пики. Девяносто девять раз этот прием приводил к тому, что противник оказывался на земле с пробитой грудью и сломанным позвоночником, на сотый раз Чжэн Чэн-гун добился лишь того, что сам влетел в костер, разбросав его во все стороны, и принялся в бешенстве рубить камыш и рыбацкую хижину деда Митиёри, выкрикивая проклятия.
— Ку-ку! — позвал Натабура. — Я здесь!
Чжэн Чэн-гун повернулся в его сторону. Наконец он увидел в руках Натабуры злополучный голубой кусанаги и все понял, но не пожелал подчиниться судьбе, ибо был безмерно тщеславным. Глаза его стали красными, что предшествовало размягчению мозгов. Безумный крик родился в его глотке: «Бу-ккоросу!»[43] Вдруг он зашатался, упал, изо рта ударил фонтан крови. Через мгновение самурай был мертв. Все сгрудились вокруг него.
— Этого следовало ожидать, — философски заметил генерал Го-Тоба. — После сражения Чжэн Чэн-гун стал сам не свой. Его сердце не вынесло стыда за поражение.
— Что вы надумали, генерал? — спросил учитель Акинобу, когда фехтовальщика Чжэн Чэн-гун оттащили в кусты и дед Митиёри, подбросив в костер сучьев, поставил вариться то, что сумел наловить внук.
— Сниму доспехи, зарою меч и останусь сидеть здесь. «Не делай ничего и таким образом достигнешь всего», — процитировал он изречение Будды.
— По крайней мере, честно, — очень серьезно заметил Акинобу.
Конечно, можно было намекнуть, что борьба только начинается, что они для этого и пришли в столицу Мира. Но разве гусь свинье товарищ: генерал потребует войско и благополучно угробит его в первом же сражении. Нет, теперь надо полагаться только на себя и верить только в себя и в своих друзей.
Баттусай кивнул в знак согласия со словами учителя. Натабура понимающе улыбнулся — ему хотелось посмеяться над генералом Го-Тоба, как совсем недавно он посмеялся над великим фехтовальщиком Чжэн Чэн-гун, но пришлось сдержаться, ибо негоже еще раз унижать побитую собаку. Одному Язаки было все равно, что думает генерал Го-Тоба. Да еще Афра, который лишь едва на треть понимал речь людей. Ему всегда нравилось находиться рядом с хозяином, о другом он и не мечтал, ну, может быть, самую малость — о сахарной косточке.
* * *День клонился к закату. По багровому небу плыли длинные, как драконы, тучи. На груди Язаки стал светиться кизэ. Со стороны Киото доносились странные звуки: то ли гром, то ли там шло грандиозное сражение, то ли невидимый великан разрушал город. Афра то и дело отвлекался и, навострив уши, смотрел в сторону города, а потом снова с вдохновением принимался за старую кость, которую нашел в кустах. Баттусай спал под дерюгой, экономя силы — он, как бывалый солдат, заваливался при любом удобном случае. Учитель Акинобу и генерал Го-Тоба тихо беседовали, признав друг в друге родственные души. Митиёри и его дед копошились в хижине.
Вдруг Язаки что-то воровато достал из-за пазухи:
— Вот, что у меня есть!
— Ну?.. — Натабура приподнялся на локте.
Он уже дремал, вспоминая дом и Юку. Язаки чем-то щелкнул, и из круглого и плоского вылезли иглы, поверх которых пробежали голубоватые искры. И запахло странно — как перед дождем.
— Ежик, — тут же с некоторой опаской окрестил Натабура.
— Ежик! Оро?! — вдруг хихикнул Язаки. — Майдара[44], а не ежик!
— Майдара, так майдара, — согласился Натабура.
— Только непонятно, для чего, — горестно вздохнул Язаки.
— Что тут непонятного?! — удивился Натабура и осторожно провел рукой, не касаясь. Искры, треща, посыпались во все стороны. Пахнуло дождем. — Ежик, он и есть ежик… только для чего?
— Вот я о том же, — с горестью вздохнул Язаки и спрятал майдару за пазуху.
Ему нравились искры, которые собирались на кончиках игл.
— Погоди, погоди, — оживился Натабура. — Давай разберемся. Чего ты его прячешь?
— Это мой ежик! — уперся Язаки.
— Да твой, твой. Покажи.
Язаки достал и со вздохом протянул.
— Ну? — он следил за каждым движением Натабуры, как если бы опасался за свою находку.
— Вот что, — произнес Натабура с видом знатока, — вещь эта ценная. Не у каждого есть…
— Ясное дело, — напряженно кивнул Язаки.
Лицо его с застывшими глазами выражало досаду. Он уже жалел, что доверился другу, и нюхом ощущал, что поступил глупо, но не знал, в чем прокололся.
— Покажем генералу, — поднялся Натабура.
Язаки издал странный звук:
— Э-к-к-к… — и двинулся следом, следя за ежиком — как бы тот не пропал в самом деле.
Как только Натабура сунул под нос генералу Го-Тоба ежика, его словно ветром сдуло. И все с удивлением слушали, как за убегающим генералом трещит камыш.
— Вот?.. — удивился Натабура и с испугом уставился на ежика, а потом снова на камыш. — Чего он испугался?
У Язаки не было слов. Он забыл закрыть рот и не мог издать ни звука. Что же я такое нашел? — лихорадочно соображал он, тихо злорадствуя.
— Генерал покинул нас, — констатировал учитель Акинобу. — Чем вы его напугали?
— Вот… — Натабура вытянул ладонь, на которой лежал злополучный ежик. В его иголках вспыхивали голубые искры.
