Дмитрий Володихин - Александр Грин. Зябкое сердце
Последние слова обращены были к закрывающейся двери.
«Не поймал», - только и подумала она, заводя кар.
Отец догнал ее, когда она стояла в очереди к регистрационной стойке на симферопольском космодроме. Она не отправилась бы домой ни при каких обстоятельствах. И, кажется, слишком сильно посмотрела на него, пытаясь взглядом выразить эту простую мысль. Трудно объяснить что-то, когда и так всё понятно. Во всяком случае, тебе - всё понятно. И непонятно, как другим может быть непонятно.
От ее взгляда отец отшатнулся.
Сгорбился.
Бессильно потер пальцами лоб.
Не драться же им!
Жалея его, она произнесла:
- Извини меня, папа. Извини меня. Я не в сказку еду. Я еду к живому человеку, который мне очень нужен. Я должна быть рядом с ним. Никаких сказок, папа. Просто так вот у нас получилось, уже не переиграешь. Прости меня, папа. Пожалуйста.
Лицо у него сморщилось - все мышцы старались не дать слезам выбраться наружу. Шагнув к дочери, он робко погладил ее по руке.
- Ну... ладно... Ладно. Ты... давай-ка там это...
Замолчал и добавил тверже:
- С богом, Ольга. И ты меня прости. Обязательно!
С этими словами он сунул ей две распечатки.
- Простишь? От него было два послания, но я... как-то... мне это всё не нравилось. И, строго говоря...
Наверное, она бы крепко разозлилась. Дурная вышла бы сцена - да еще при всем честном народе! Но мысли ее давно удрали с Земли на Марс, мысли ее давно стали марсианками, им уже не было никакого дела до чудесных, добрых, далеких землян. Они находились в данный момент на космодроме фактории Королев и озирались в поисках таможенной будки. Поэтому Ольга и ответила с такой легкостью:
- Конечно, папа. Ничего.
Отец хотел поцеловать ее в щеку, даже потянулся, но потом, наверное, решил, что выходит как-то неловко, нелепо... в семье так не делается... да и очередь... столько чужих людей. Не стал целовать. Прикоснулся к ее пальцам и попытался улыбнуться, а она попыталась улыбнуться ему в ответ. Не смея стереть с лица эту странную недоулыбку, он зашагал к стоянке частных каров у входа в здание.
Первое письмо сказочник отправил на десятый день после их расставания:
«Очень скучаю по тебе, очень люблю тебя. Помнишь, однажды ты водила меня на мол, убегающий в море, близ горы Аю-Даг? Мы еще говорили тогда о холодной душе Крыма, и ты сравнила ее со своей душой, со своим сердцем. А я возразил: у тебя душа не холодная, а зябкая. Она всё время мерзнет, ей всё время нужны сухие дрова. Ведь я именно это говорил, верно? Так вот, кое-что изменилось. Мне очень хотелось отогреть тебя, и в конце концов я сам стал зябнуть в те дни и часы, когда не мог делать это. Согревая тебя, пришелица из эфирного княжества, слишком хрупкая для нашего мира, я и сам согревался. Тепло бродило меж нами, как вода по сообщающимся сосудам: когда в одном недостача, она сейчас же восполняется из другого... Нынче, признаюсь, мне холодно без тебя».
Второе пришло дней через семь после первого:
«Я так скучаю по тебе, я так люблю тебя! Рад был бы вернуться на Землю поскорее - дела мои большей частью завершены, и мне нескоро потребуется вновь лететь на Марс. К несчастью, возвращение мое откладывается. Я подцепил какую-то местную хворь. Ничего серьезного, однако экспедиционный врач велел, для проформы, полежать в карантине с недельку. И теперь эскулапы международного госпиталя «Каперна» тратят на меня время, более необходимое для настоящих больных. Подожди еще чуть-чуть. Как только медики отпустят твоего сказочника, он без промедления явится к тебе».
Она взошла на борт межпланетного лайнера «Секрет» с одной мыслью: «Господи, сколько же он там валяется? Господи, помоги ему!»
- Послушайте, от нас мало что зависит... Что мы можем? В лучшем случае, гасить некоторые симптомы. Таких бактерий нет на Земле. Раньше, может быть, и были, но сейчас уже нет. И у нас, конечно, нет опыта борьбы с ними. Марсианской медицине, по большому счету, всего несколько лет... И я даже не представляю себе...
- Доктор, у него есть шанс?
- Я не знаю! У меня двое с переломами, один с белой горячкой, один с честным добрым земным гастроэнтеритом, сорок два с марсианской лихорадкой и один - с синдромом манускрипта. Я отлично представляю себе, как поставить на ноги четверых из сорока семи. А вот насчет остальных...
- Так это называется «синдром манускрипта»?
- Да, профессиональная болезнь полевых археографов на Марсе. На старушке-Земле таким способом можно в худшем случае лишить себя зрения, а тут... тут совсем другое дело.
- Профессиональная болезнь? Значит, уже были случаи...
Молоденький доктор, вчерашний студент пензенского мединститута, до смерти уставший, с синевой под глазами, с мощным стимулятором в артериях, только бы не уснуть, только бы не уснуть... сообразил, до какой степени он проговорился. Дальше следовала двухходовка, после которой ему угрожал мат.
- Были. А как же! У всех одно и то же: не надев перчаток, взялся листать рукопись эпохи Дон или эпохи Лом, кто их разберет, и... машинально потер уставшие глаза.
Доктор с наслаждением потер глаза.
- Сколько было таких случаев? Чем закончилось?
Шах.
Он вяло попытался сопротивляться:
- Ну... в сущности, это чисто медицинская проблема... тут есть масса аспектов, которые следует учиты...
- Сколько, - она повысила голос первый раз в жизни, - и чем закончилось?
Доктор сдался.
- Сергей Антонов - четвертый. До него у нас было три летальных исхода. Но...
- Он будет жить еще... - У нее не хватало сил договорить вопрос до конца.
Доктор отвернулся.
- Сутки?
- Н ну... я...
- Меньше?
- Если судить по тому, как протекала болезнь у остальных трех, то... да какого ляда... Хорошо, пожалуйста: ему остался час. Если повезет - час. Температура во всем организме стремительно понижается, дыхания почти нет, пульс нитевидный. И... в сознание он уже не придет.
- Что его может спасти? Какое-нибудь дорогое лекарство? Запредельно дорогое? Операция? У меня есть счет, и я... могу...
Доктор покачал головой.
- Что? Почему? Вы знаете, как мне трудно было сюда добраться?! Почему вы не способны... Да не может быть, чтобы не было средства!
Доктор достал платочек, вытер пот со лба, взял ее за руку и повел по коридору.
- Я не чудотворец. Пойдемте. Проститесь с ним.
У сказочника было изжелта-серое лицо. Такой цвет принимает в августе трава, высушенная свирепым зноем.
Что они тут с ним сделали!
Не мертвый лед, а настоящий живой ужас игриво пробовал когтем ее сердце: твердое? не очень? Да почему же ее сказочник теперь - кожа да кости?! Она выпалила:
- Его не кормят?
- Не выдумывайте. Кормили бы исправно, как всех пациентов, если бы он еще сохранил способность принимать пищу традиционным способом.
