Лилия Баимбетова - Круг Осени
Последний раз я видел ее две недели назад. Была ночь, я вдруг про-снулся и увидел Годри, стоящую на коленях рядом с кроватью.
— Я не хотела тебя будить, — виновато сказала она.
Волосы у нее были мокрые, и с них капала вода — на улице шел дождь.
— Я на минутку, я только хотела посмотреть на тебя. Я просто свер-нула с дороги, меня там ждут. Я тревожилась за тебя: ты здоров?
— Я простудился…
— Ты береги себя, ладно? Ты ведь уже не мальчик.
— Ага, я старик.
Она прижалась мокрым лицом к моему лицу и стала осторожно це-ловать мои глаза, лоб, щеки.
— Нет. Нет. Какой из тебя старик. Ты еще и меня переживешь.
— Переоденься, ты же совсем промокла.
— Нет, мне пора, — она встала, — Ты береги себя. Я хотела тебе ска-зать…
— Что?
— Знаешь, о чем я жалею больше всего? Нет, я потом тебе скажу, ко-гда вернусь. Береги себя.
А через неделю пришло письмо. Оно начиналось без приветствий:
"Я так и не посмела сказать тебе это в глаза. Ты запретил мне гово-рить об этом, и я не говорила, но я много об этом думала. Тогда я специ-ально приехала, чтобы сказать тебе, но не посмела. Но так, на расстоянии, я могу сказать тебе об этом. Знаешь, о чем я жалею больше всего? О том, что тогда нам помешала тревога.
Знаешь, эта война за кольца…. Сейчас, когда я могу потерять свое кольцо, и Идрай может потерять свое, и каждый из нас, я не боюсь этого. Я боюсь только, что умру и оставлю тебя одного"
29-30 сентября 2000 г.
7. В покинутом храме.
Уже третий день идет дождь. На многие лиги вокруг нет никого, мы здесь одни — я и этот мертвец, вот уже три дня мы одни в развалинах ста-рого храма. Он лежит на каменном полу возле полуразрушенной, заросшей мхом стены, а я смотрю на него, и у меня тягостно на душе. Я не могу уйти отсюда, я должна дождаться птиц своих, выпущенных на разведку. Я вы-нуждена оставаться в этих развалинах наедине с телом человека, в смерти которого я невольно была виновата.
Храм стоит на вершине холма. Внизу все заволок густой туман, а здесь, наверху, моросит мелкий дождь, тихий, почти неслышный. Из-за тумана не видно ничего вокруг, но я знаю, что три дня назад эта местность выглядела иначе, чем теперь. И причина этих изменений — я.
Три дня назад здесь, в долине, должна была начаться битва, и тогда же я впервые увидела этот храм. На вершине безлесного холма, среди от-желтевающих трав возвышались бело-серые стены. Были они все в потеках и пятнах, в трещинах между камнями рос светло-зеленый блестящий мох. Крыши не было, и несколько колонн, некогда поддерживавших свод, тупо торчали у входа. Внутри царило запустение, по стенам свисали грязные обрывки полуистлевших гобеленов, в углах скопился сор, и только огром-ные алтарь возвышался посреди — обработанный временем, сглаженный кусок серого гранита, как встарь ожидающий молитв и воскурений.
У самого подножья холма, в зарослях пожелтевшего ольховника петлял мутный ручей. И дальше — до самого горизонта — тянулись перелес-ки, маленькие заболоченные озера в понижениях, выступы горных пород, белеющие среди пожухлой травы. Все было желтоватое, красноватое, бу-рое, и только камыши зеленели в озерах.
И среди этой неяркой, притихшей осени, под низким нависающим небом то там, то здесь чернели группки вооруженных людей. Я смотрела на них, прислонившись к колонне у входа, и ждала. Ибо исход этой битвы не зависел от них, от тех, кто был на поле боя, исход этой битвы должна была определить я.
Я смотрела — вот так, свысока — на то, как они сражаются и умирают там, в долине. И ждала — без тревог и страхов, ждала своего часа. И когда победа Идрая стала несомненной, я очень тихо сказала несколько слов.
И земля взбесилась. И небо обрушилось на землю. И все заволокла тьма, пронизанная вспышками молний. Тысячелетние земные пласты вздымались и сминались в складки, и разламывались трещинами горные породы, давно уже привыкшие к покою…
А потом наступила тишина. Белый плотный туман опустился на землю, скрывая то, что я натворила. Я отступила назад, в храм. Восточная стена рухнула, алтарь раскололся посередине, в остальном ничего не изме-нилось. И тогда я выпустила своих воронов, они покружили над храмом, насмешливо каркая, и полетели прочь, и я осталась одна.
Прошла ночь, и снова наступило утро. Туман не рассеивался, и я в глубине души была этому рада: мне не слишком хотелось смотреть на то, что я здесь устроила. К тому же я и так знала, что скрывает этот туман: вздыбленные холмы, крутостенные расщелины, гиблые болота на месте лесов. Несколько раз за эту ночь я шептала мне одной известные слова, ус-покаивая все еще рассерженную землю. И вот настало утро.
Стояла тишина, только мелкая морось дождя производила какие-то почти неслышные звуки. И вдруг из тумана перед самым входом в храм вынырнул человек. Я вскочила. Это было страшной неожиданностью для меня; казалось, что на десятки лиг вокруг нет ни единой живой души, ни птицы, ни зверя. Никто не смог бы выжить в этом аду…. И в первый миг нашей встречи мне почудилось, что это и есть привидение, призрак всех тех людей, которые погибли по моей воле в долине…. И меня охватил мгновенный ужас…
Он был высок, худощав и страшно, безобразно грязен — этот человек. Весь он был в черной болотной грязи, уже засохшей и отваливающейся ошметками. Из одежды на нем сохранилась только искореженная и оплав-ленная короткая кольчуга; от туники, надеваемой под кольчугу, почти ни-чего не осталось, лишь несколько грязных лоскутов свисало вдоль обо-женных бедер. Короткие черные волосы слипшимися прядями торчали во все стороны.
Несколько секунд я смотрела в его полубезумные, измученные глаза и вдруг — узнала его. Я видела его прошлой весной во дворце Идрая, он был, кажется, заместителем командира авесты, охранявшей дворец. Я уз-нала его, и он узнал меня, властительницу неба и земли. И понял все. И с хриплым вскриком кинулся на меня.
Я шарахнулась в сторону. Я могла убить его одним словом, одним жестом, но мне и в голову это не пришло. Все вышло так нелепо. Он спо-ткнулся и ударился головой о край алтаря. Когда я коснулась его, он был уже мертв.
Мне страшно, безумно жаль его. Выжить в таком аду, чтобы уме-реть, проломив себе голову при падении. Я не могу его даже похоронить: здесь нечем вырыть могилу, а применять магию я не хочу. Я смотрю на не-го, и у меня тяжело на душе. Мне не жаль тех, безымянных, людей, по-гибших в долине, но его мне почему-то жаль. Третий день идет дождь, тре-тий день я сижу с его телом в разрушенном храме и думаю о том, как это могло выйти. Такая нелепая случайность.
Ночью, когда я не вижу его, лучше. Как это все-таки странно. Я могу так бесконечно много, и все они — земля и леса, дожди и ветра — прощают мне то, что я делаю с ними. Бесконечная природа прощает мне все, а ни-чтожные люди, малая — и далеко не самая важная — часть природы, они…
