Валентин Маслюков - Любовь
Зато он с горячностью откликнулся на имя слованской государыни.
— Да за нее хоть помереть! — выпалил он вдруг с ненужным возбуждением.
Великая слованская государыня Золотинка, как обнаружилось, имела среди босяков горячих почитателей и поклонников. Они поклонялись первой красавице государства, как божеству. О доброте ее и прочих обыденных достоинствах поминали, о красоте говорили в выражениях самых невероятных и преувеличенных, словно завравшиеся любовники.
— А я ее люблю, — уверяла маленькая, лет семи или восьми, на удивление худенькая девочка; драное, слишком короткое даже для такой малышки платьице — рубашонка, почти не прикрывало озябшее тело. Девочка вся дрожала, наверное, от холода и от возбуждения сразу. — Умереть бы — только платья коснуться!
— Оно пахнет! Платье у нее пахнет, — поспешил заявить кто-то из особенно осведомленных.
— Дурак! Пахнет у княгини платье! Ты даешь! Она моется мылом по три раза в день!
— Ты — дурак! Она пахнет сладко! И руки, и платье и всё… Как цветы.
— Как ладан в церкви?
— Как сто ладанов!
Накаленный спор оборвался, когда из боковой улицы рядом с дворцом государыни выехали под цокот копыт конные витязи в начищенных медных доспехах, увенчанные перьями и со знаменем, — босяки вскочили. За конницей потянулись вереницы запряженных парами лошадей и вот выкатилась грохочущими большими колесами, колыхаясь занавесками, колымага с высокой крышей. Карета развернулась у низкого крыльца и стала, перегородив проход и проезд обывателям, которые и сами поспешно разбегались, спасаясь от грозно расскакавшейся конницы.
Зрители накапливались в опасливом отдалении от стражи, ближе к дворцу потянулись нищие и весь праздный люд с обширной, как поле, площади. Скоро образовалась порядочная толпа, в которой шныряли босяки. Ждать однако приходилось долгонько. Карета прибыла, но княгиня, может быть, еще и не встала. Прошло не меньше часа, когда началось неясное волнение, мужчины закричали, бросая шапки, женщины забеспокоились и зачем-то поднимались на цыпочки; говорили, что кто-то видел княгиню в окне. Вместо княгини на крыльцо вышел благообразный вельможа с кучерявой бородой.
— Не напирать! — воскликнул он, спустившись к толпе. — Осади, осади назад!
Вельможа — может статься, это был простой дворянин для посылок, многие его знали как лицо обычное, — нес обвислый кошель, который вызывал у нищей братии лихорадочное вожделение.
— Слава великой государыне! — раздавались выкрики. — Кормилица наша! Солнышко! Щит правоверных! Надежда наша!
Толпа — она увеличивалась на глазах — впустила в себе посланца государыни и сомкнулась, в волнении пытаясь его смять. Но, видно, это и в самом деле оказался бывалый человек, он не держал и в мыслях утруждать себя правильной раздачей милостыни, а забрал горсть мелкого серебра и швырнул от себя подальше, так что толпа шатнулась и пришла в бесноватое смятение.
Между тем как толпа нищих, побирушек и просто задорного, охочего до легкой добычи народа, подтягивая отовсюду свои охвостья, устремилась в давку, где слышался немилосердный стон и хрип, двойные двери дворца раскрылись снова — перед склонившимися дворянами явилась слованская государыня. Она остановилась на верхней ступеньке, бросив вокруг скользящий, нигде не задержавшийся взгляд, прежде чем ступить на мостовую.
С противоестественным ощущением, в котором было нечто и от ревности, Золотинка опять увидела самое себя. Слованская красавица гляделась безупречно. Сверкающие волосы Зимки-Золотинки покрывала сдвинутая на лоб, затейливо подвязанная на затылке косынка тончайшего, совершенно прозрачного шелка. То было единственное облачко, что наложило пасмурную тень на прекрасный и гордый лик. Пронзительный взор, линия чуть вздернутого носа, неспокойный рот… в этом лице было еще и нечто стремительное.
Зимка-Золотинка однако медлила садиться в карету, не обращая внимания на склонившихся у распахнутой дверцы гайдуков. Стремительность ее, по видимости, имела самую неопределенную, недеятельную природу.
И государыня явно не узнавала пигалика, хотя Золотинка выставляла себя на показ с опасностью попасть лошадям под ноги.
— Вот бы нас прокатила! — Золотинка поймала тут взглядом одного из босяков, который только что вырвался из толкучки и еще задыхался от возбуждения.
— Но, еще скажешь! — выдохнул тот с презрительным пренебрежением к такого рода пустопорожним разговорам.
— Попроси!
— Сам проси! Чокнулся?
— И спрошу, бояться не буду! — взвинчивала страсти Золотинка. Она рассчитывала прикрыться ватагой босяков.
— Ты?
— А то нет!
— Тьфу! — Раздосадованный пацан выругался и шумно фыркнул, подвинув на голове большой, не по размеру овчинный треух.
А Зимка-Золотинка, убедившись, что общество, разобрав серебро, все целиком нахлынуло к рядам стражи, ступила на подножку кареты.
— Государыня, смилуйся пожалуй! — вскричала Золотинка противным голосом попрошайки и кинулась напролом.
Видавшая виды стража опомнилась тотчас: спешили со всех сторон, чтобы перехватить мальчишку, витязь, прянув конем, мазнул его плеткой. Но Зимка-Золотинка уже узнала пигалика. А если и не узнала — себе не поверила, то вздрогнула в предчувствии той самой беды, которую и ожидала она со дня на день.
— Тебе чего? — спросила она с затаенным испугом, понятным, наверное, только для Золотинки. Слово государыни придержало ретивых охранников.
— Прокати, государыня, вот чего! — вскричал тут, как бухнул, из толпы мальчишка в меховом треухе. Все так и обомлели.
— Государыня, краешек подола поцеловать! Позволь подола коснуться! — бухнулась на колени Золотинка.
Главное, она не осталась в одиночестве. На взгляд привычных к уличным неурядицам стражников мальчишки галдели. Стражники не особенно разбирали их между собой. Мальчишки галдели все скопом.
То есть мятеж этот, несомненно, подходил под статью Уложения «Скоп и заговор». Скоп, неупорядоченное скопление народа, имелся налицо, а заговор живо изобразят в застенке. Вдохновленная этим обязывающим соображением, стража готовилась хватать и не пускать, чья-то грубая рука уже примерилась к Золотинкиному загривку, но государыня не замедлила.
Могла ли она промедлить, если на совести ее лежал Камарицкий лес?
— Вот как! Забавно! — сказала она с преувеличенным оживлением. — Это кто же тут хочет покататься со своей государыней? Кто тут у нас такой смелый? Ладно, смелого прокачу! — продолжала она, обращаясь к народу.
И тотчас же должна была остановить развязного парня из лавочников, который, крякнув и заломив шапку, ступил вперед. На широкой ряшке его застыла глуповатая, сама себе не доверяющая улыбка.
