Шимун Врочек - Животные
В коридор стекались все новые и новые существа — выламывая двери, прогрызая бетонные стены, выныривая из коридоров. В этот момент Центр показался Баланову гигантским бетонным муравейником со строгими норками лабораторий, паутиной ходов, преданностью единой цели. И цель была настолько единой, что сам Баланов, повинуясь инстинкту толпы, поддаваясь всеобщей панике и безумию, с трудом заметил возникшее на пути препятствие.
Посреди коридора стояла Маша. Невысокая, удивительно хрупкая, с большими сияющими глазами. Муравьиными глазами. Страшными фасеточными глазами, отчего-то полными слез.
Уродливый шрам на ее руке внезапно ожил, стал расползаться, охватывая плечо, шею, лицо, пожирая здоровые ткани, как неизвестный тропический паразит уничтожает заблудшего в его владения неудачника.
Маша протянула трясущиеся руки, шагнула к Баланову, растягивая губы в безобразной улыбке. «Утро? — удивленно спросила она. — Какое, к чертовой матери, утро?» И усмехнулась собственной шутке.
В этот момент последняя оставшаяся лампа разлетелась, брызнула темно-желтыми осколками, погружая коридор во тьму.
А потом обрушилось что-то огромное, утробно зарокотало, покатилось клокочущей волной по бесконечным коридорам, перемалывая забранные решетками плафоны, пожарные датчики и щиты…
А потом он проснулся.
5
Дверь в хранилище была на редкость массивной — тяжеленный кусок металла, сваренный из нескольких листов, круглая ручка-штурвал по центру. Стандартные трафаретные буквы красного цвета объявляли: «Центральное хранилище. Посторонним вход воспрещен!».
«Ну что ж, — подумал Баланов, — надо осваиваться. А то — не кури, не прокалывай, не бей. Начну-ка я новую жизнь», — и крутанул металлическое колесо.
Внутри что-то задребезжало, мелко затрясся штурвал, оставляя неприятный зуд в руках. Застрекотали поворачиваемые шестеренки. Дверь слегка отпружинила, соскакивая со штырей и, лениво скрипнув, приоткрылась. Вернее, подалась на полтора сантиметра вперед, опираясь на плохо смазанные петли.
— Сюда не так часто захотят, — говорила Маша, пока Баланов боролся с замком. — Один раз в день и то — ранним утром. Продукты для кухни забирают или так, для порядка.
— Хорош порядок — такие бандуры вешать, — прокряхтел Баланов, открывая дверь. — Уф, ее ведь надо будет еще и закрыть.
— Я помогу, — Маша улыбнулась и нырнула в темноту.
Раздался щелчок, вспыхнуло десятка два ламп, освещая средних размеров помещение, заставленное ящиками и коробками. Напротив входа стоял огромный чан с мостками по всему периметру. Справа, вдоль стены, к мосткам вела металлическая лестница, под которой виднелись сваленные горой мешки. В мешках, судя по рассыпавшимся грязным плодам, хранилась не то картошка, не то свекла — определить издалека не удавалось.
— Теперь хранилище не такое, как раньше, — продолжала Маша. — Опустело с тех пор, как сломалась Машина. Продукты без нее взять неоткуда, разве что в Илимск ехать. А кто этим будет заниматься? Насколько я знаю, в гараже всего пара грузовиков на ходу и такая же пара водителей. Поэтому лучше тебе поспешить с ремонтом. Месяц мы продержимся, но потом…
— Урежете порции, — Баланов задумался. — Скажем, в два раза. Пара месяцев для меня — идеальный срок.
— В два раза?! Знаешь, что хищники иногда делают с себе подобными? С голодухи? — она скривила губы. — Если ты хоть раз смотрел передачи о дикой природе, то поймешь, о чем я.
— Неужели все так плохо?
— Просто отвратительно. Единственный плюс соседства с Мусоркой — исключительное взаимопонимание. Отсюда — слаженная работа,
Баланов нахмурился.
— Сегодня утром ты говорила о добываемом в Мусорке… существе, — его передернуло от одного только воспоминания. — Не зря меня воротило от этой подозрительной каши. Так называемый «продукт» тоже здесь?
— Конечно, сейчас я тебе покажу, — Маша взяла Баланова за руку и повела вверх по лестнице. Под ногами загремели металлические ступени, плохо подогнанный деревянный настил с темно-коричневыми пятнами сучков.
Они прошли до середины одного из мостков, и Баланов, перевесившись через поручень, заглянул в чан. Внизу плескалась знакомая киселеобразная жидкость — только не было ни картины, ни муравья, ни ночного кошмара.
— Господи, — Баланов опустился на колени и, просунув руку через прутья, попробовал дотянуться до поверхности существа. Не хватило каких-нибудь двух сантиметров. — Что же вы с ним сделали?
— Зря ты его жалеешь, — с неожиданной жестокостью проговорила Маша. — Их мир переваривает нас, почему же мы должны оставить в покое его?
— Зачем было туда лезть?! — разозлился Баланов. — Кто вас просил?! Эта несчастная слизь?! Или, быть может, ученые, превратившиеся черт знает во что?! Ваша дрянь почти добралась до Илимска и скоро устроит там второй муравейник, но теперь уже под открытым небом!
— Как до Илимска? — не поверила Маша.
— А вот так! Ты не видела, что там творится. Дикие природные аномалии, карантин. С меня взяли подписку о невыезде на целых пять лет! Называется, приехал поработать!
— Вот и работайте! — раздалось из-за спины.
Баланов резко обернулся, узнав голос. Перед ним, в сопровождении двух лаборантов, стоял начлаб.
— Юрий Серафимович, — сухим тоном сказал он, — не припомните, для чего я вас нанимал?
6
— Чужой мир — он нас с тысяча девятьсот шестьдесят второго года неторопливо так, обстоятельно переваривает, — сказал Кирилл Мефодьевич. Он сидел на краю кровати, брезгливо подобрав ноги, и недовольно морщил нос. Запах тут стоял, конечно, жуткий. Баланов равнодушно отвернулся. Ему было плевать. Он уже несколько дней не выходил из комнаты, не вставал с кровати, кроме как в туалет; не брился и не ел; только пил воду из-под крана, лежал и смотрел в плохо побеленный, потрескавшийся, далекий потолок. Там ему виделось небо.
Иногда Баланов поворачивался и разговаривал с голубым бегемотом, называя его «дружище монстр». Иногда брал брелок и говорил Маше, какие у нее красивые коленки; ах, черт возьми, я опять так устал на работе; чертова Машина Смерти; я хочу тебя видеть; Маша, Маша, куда ты ушла? Я люблю тебя, Маша. Скажи, я правильно поступаю?
Маша молчала. Маша не могла ответить.
— Центр спроектирован, как гигантский муравейник — это вы, наверное, заметили, Юра, — рассказывал Коршун. — Ходы сообщения, хранилища, жилые помещения для рабочих муравьев и муравьев-солдат. Уже тогда нас обрабатывали…
Абрамов молча застыл посреди комнаты огромной неподвижной колонной. После смерти Маши он осунулся и пожелтел, высох. Казалось, даже гордый нос ученого стал меньше — как лайнер у вечной пристани, съеденный коррозией.
