Анна Котова - Северные горы
--
Башни Коурли высоки и угрюмы.
Башни Коурли дышат историей,
Историей, которую давно забыли
В древнем университете Коурли.
В башнях Коурли гудит ветер,
Постоянный ледяной ветер,
Он уносит души мудрых предков,
Основавших университет Коурли.
Башни Коурли омывают ливни,
Бьющие наотмашь злые ливни,
Они смывают вековую пыль знаний
С древнего университета Коурли.
Башни Коурли заносит снегом,
Беспощадным необъятным снегом,
Усыпляющим навек снегом
Гибнущий университет Коурли.
Оревалат Аартелинур
"Коурли"
из сборника "Отрывки из жизни"
--
Вечером она вышла из конторы и неспешно двинулась к стоянке такси. Флаер Артана стоял дальше всех от дверей, и ее маневр — подойти к самой дальней машине — был замечен парой злобных глаз. Говард узнал потрепанный зеленый с красным аппарат. Он еще ничего не понял, но задумался.
А Карина забралась на переднее сиденье, рядом с водителем, и положила потихоньку руку водителю на колено.
— Я так скучала, — сказала она. — Я хочу тебя.
Теперь она точно знала значение этих слов.
— Ну что, домой? — спросил Артан. — Или — хочешь на озеро? Поищем твои туфли.
— И лифчик, — добавила Карина. — Он тоже где-то там. И… ты взял одеяло?
— А как же, — хмыкнул Артан. — На озере, с тобой, и без одеяла? Ты исколешь спину об теригуту.
— Обо что?
— Это трава такая, с острыми краями. Мне жаль твою нежную белую спину.
— Почему это мою? — надула губы Карина. — Может, вовсе твою коричневую!
— Согласен, — быстро отозвался Артан. — Мою коричневую тоже жалко. Хорошо, что я взял одеяло.
Некоторое время они летели молча. Потом Карина потянула его рубашку из брюк.
— Что ты делаешь, женщина? — возмутился Артан. — Не отвлекай водителя во время движения!
— Не могу, — ответила Карина. — У меня руки болят, так я хочу к тебе прикоснуться.
— Сумасшедшая, — пробормотал Артан. — Потерпи еще десять минут.
Но она была нетерпелива… Когда они сели на вчерашнюю лужайку, Артан был в одних брюках, и те расстегнуты, а Карина и вовсе нагишом. Прежде чем выйти из флаера, пришлось снять с Артана последнее, сесть к нему на колени и прижаться как следует — а потом позволить ему все, чего он захочет. Очень мешал штурвал. Но Артан хотел Карину, и немедленно, и отказать ему никак было нельзя. Потом вытащили одеяло, расстелили, и пришлось на него лечь, потому что Артан захотел еще Карину, да и Карина, честно говоря, очень хотела еще Артана.
Только на закате Карина вспомнила про туфли и лифчик.
— Лежи, — сказала она, — я поищу свои вещички.
Артан послушно остался лежать, лениво наблюдая, как она бродит нагая по траве, глядя себе под ноги. Вот она наклонилась, качнулась маленькая грудь (все у него внутри зашлось от нежности), подняла свои туфли и посмотрела на него — как он лежит на спине, длинный и коричневый, светлые глаза широко раскрыты — и побежала к нему, бросила туфли возле одеяла, упала на колени рядом с. Артаном, наклонилась над ним — грудь закачалась совсем близко. Он стремительно передвинулся, ухватил ее за талию, чтобы не сбежала, приподнял голову и поймал губами качающуюся грудь. Карина застонала, внезапно ослабевшие руки подогнулись.
Теригута действительно колола спину. Еще хуже был каблук, впившийся в правую ягодицу. Но остановиться было совершенно невозможно.
Когда они летели в темноте на площадь Зеленых фей, обнявшись в тесной кабине, Карина задумчиво сказала:
— За один вечер ты любил меня на штурвале, на одеяле, на теригуте и на моей левой туфле. Или на правой?
— Если хочешь, мы подложим в постель что-нибудь еще интересное, например, кастрюлю, и я полюблю тебя на кастрюле, — засмеялся Артан.
— Не хочу на кастрюле, — запротестовала Карина. — Обычная простыня меня вполне устроит.
Но на обычной простыне они обнялись и моментально уснули.
--
Когда-то Артолия была мощной воинственной державой, перед которой трепетал весь континент. Рассказывают, что король Намангет VIII, великий полководец, расширивший пределы Артолии от Моря Тысячи островов на юге до турепанских предгорий на севере, первую половину жизни проведший в завоевательных походах, а вторую в попытках удержать захваченное, на смертном одре отмахнулся от Великого Омна, главного жреца Туип-Таа, и прохрипел: "Я не боюсь, что Создатель спросит с меня за пролитую кровь. Я боюсь, он спросит, почему Северные горы и Тысяча островов не исповедуют истинную веру в Него".
Уж не знаю, что говорят об этом на островах, а у нас в горах всегда считали: наш Огненноликий сильнее Туип-Таа, но не такой жадный. Он не хотел, чтобы его народ спускался на жаркие равнины Артолии, где всегда лето, и становился там слабым и ленивым, как бледные изнеженные артолийцы в своих южных городах. Но и войска Намангета на наши земли не допустил.
Рассказывают, что когда несметные полчища молодого еще короля подошли к Северным горам и встали, сверкая броней, на берегу Миэрге-рра-иу, пастух из рода Нгаинараре, потомок драконов, не успел увести своих бестолковых овец вовремя, и солдаты Намангета схватили его. В ту зиму в горах было много снега, и Миэрге-рра-иу разлилась шире обычного, воды ее побурели и мчались к Восточному морю с бешеной скоростью, все в хлопьях пены. По реке, кружась, плыли смытые постройки прибрежных поселков, вывернутые с корнем деревья и трупы утонувших животных. Генералы артолийского короля боялись соваться в разбушевавшуюся реку даже на танках, что уж говорить о пехоте.
"Покажи нам переправу", — потребовал Намангет от пастуха, когда того притащили к нему. Пастух был сильно избит и плохо стоял на ногах — его уже весьма энергично спрашивали о переправе люди ниже чином. "Я глупый человек, простой пастух, — сказал он. — Я не понимаю, чего ты хочешь". — "Ты умудрился перебраться через поток со стадом безмозглой скотины, — сказал король. — Значит, ты знаешь, как вернуться обратно. Покажи моим людям, где ты переходил реку". Но пастух был потомком драконов, и в груди его билось сердце дракона, хоть он был и не самый умный и не самый храбрый в сильном клане Нгаинараре. Он сказал так: "Ты большой человек, король южного народа. Твои воины сильны и отважны. Огненноликий простит меня, глупого и трусливого, если я помогу тебе перейти реку. Пусть твои люди идут за мной". Намангет поверил пастуху, ибо тот говорил, опустив голову, будто ему стыдно. На самом деле пастух боялся, что глаза выдадут его раньше времени.
