Юлия Галанина - От десятой луны до четвертой
Мы с радостью покинули Пурпурный Зал – находиться в нем было так же уютно, как в утробе какого-нибудь чудища. Расцветка стен очень напоминала внутренности дождевого червяка, да и холодно в нем было всегда невыносимо.
Через час мы все стояли в проходе между кроватями, одетые как положено – глазу зацепиться не за что. Все в высшей степени прилично и экономично.
Поглядеть на нас явилась строгая комиссия из Магистров и надзидам. У нашей надзидамы по лицу от волнения выступили красные пятна.
Комиссия оглядела унылую серую гусеницу с бурой спинкой и черными лапками и милостиво одобрила.
Ура, можно снять все это великолепие!
– Выезжаем на рассвете, – довела до нашего сведения главная надзидама, очевидно, не надеясь, что по свойственной нам тупости мы все поймем с первого раза.
Глава четвертая
ВЫЕХАЛИ
Выехали мы в назначенный час. Южные Ворота Пряжки распахнулись и выпустили нас на просторы Чрева Мира.
Две повозки с воспитанницами, три с преподавателями, отдельная колымага для Серого Ректора и отряд охраны. Любвеобильный охранник из пыточной остался в Пряжке, какая жалость…
Уминая пожухлую траву колесами, подбитыми металлическими обручами, наш караван медленно двинулся на юг.
Снега еще не было, но погода была полностью зимняя.
Дул резкий ветер, свистел разбойничьим посвистом над плешивой степью. А степь все равно продолжала слабо пахнуть полынью.
Прижавшись друг к другу в коробе крытой повозки, мы дремали. Смотреть было не на что, говорить в такую рань не о чем. Да еще нерасторопная кухня подвела – никто не озаботился тем, что мы выезжаем ни свет ни заря, пришлось есть всухомятку, запивая каменные остатки вчерашних пирогов еле теплым чаем.
На наветренной стороне ставнями были наглухо закрыты окна, и все равно ветер проникал вовнутрь, заставляя нас жаться друг к другу в поисках тепла. Правда, перед тем, как упасть в зябкую дремоту, я успела напоследок ехидно подумать, что девять нас из десяти предпочли бы сейчас прижиматься не к трясущейся замерзшей однокашнице, а к теплому охраннику.
А где я? Где девять или где одна?
Наверное, где девять.
Большой и горячий мужчина в таких условиях незаменим. А если бы он был примерно таких же габаритов, как тот охранник из пыточной, то можно было бы разместить его между собой и стенкой и забыть на время о пронизывающем ветре.
Я плотнее запахнула накинутое на пелерину казенное колючее одеяло и задремала.
Мы ползли, как блохи по облезшей медвежьей шкуре, весь день и только к вечеру добрались до места ночлега.
Посреди степи проваливалась вниз дыра колодца и вырастала вверх корявая, сложенная из плоских слоистых камней стена, защищающая от ветров.
К тому времени мы страшно закоченели и проголодались. Проголодались – потому что не ели в пути, и замерзли, наверное, тоже поэтому. Я в Пряжке это заметила: наешься хорошо и теплее становится. А если голодный и не выспавшийся, то весь день трясет от холода, только на щеках какой-то лихорадочный румянец выступает.
Охрана, румяная и пьяная, разводила костер из сухого навоза, чьи запасы были сложены тут же. Подпитыми они (охранники, а не запасы навоза) были оттого, что во время пути согревались исключительно слезкой[2], а лица им до красноты нахлестал ветер. И они, проведшие целый день в седле, были куда бодрее и жизнерадостнее нас, просидевших его в закрытых коробочках.
С трудом двигая затекшими ногами, мы вылезли из повозок. Снаружи все оказалось не таким уж страшным, как это представлялось.
Сгрудившись под защитой стены, мы смотрели на темно-синюю ночь над степью, на костры. Ужин подоспел на удивление быстро – из котлов по чашам разлили булькающее варево.
Сначала никто не ел – обхватив чаши, все грели руки. Потом приступили к еде – горячей, жирной, острой. Ложка подцепляла то кусок сала, то мясо, то горсть крупы. Вкусно было необыкновенно.
Теперь и мы раскраснелись не хуже охраны. Стало тепло.
На ночь доски-сиденья из коробов повозок убрали, полы застелили толстой кошмой. На этой колючей поверхности мы и должны были ночевать.
Сняв только обувь, мы улеглись на пол прямо в одежде (разумеется, не в парадной, она предусмотрительно ехала отдельно от нас) и накрылись одеялами. А вот одеяла могли бы быть и потолще. Все равно было зябко.
У меня с правой стороны и за головой находились стенки, слева лежала Восьмая, которая была ничуть не теплее дощатого короба повозки. Один бок постоянно мерз, как я ни ворочалась и ни упаковывалась. Мерзко было.
"А где же собирается спать охрана, – пришло мне в голову, – неужели у коней, подложив седла под голову? Бр-р-р… Если здесь холодно, то там…"
Где собралась провести ночь охрана, мы очень скоро узнали. Как только лагерь угомонился и, главное, затихли повозки со стонущими и кряхтящими Магистрами.
Я, как и остальные, проснулась от резкого порыва холодного ветра. Это открылась и закрылась дверь.
В темноте повозки угадывалась еще более темная фигура. Из лежачего положения на полу казалось, что она подпирает крышу.
– Девчонки, а я к вам! – жизнерадостно сообщил охранник и без долгих церемоний ласточкой кинулся в середину усеянного воспитанницами ложа.
Там, если судить по сопению, хихиканью, шепоту и шебуршанию, его приняли достаточно тепло: потрогали, пощипали, погладили со всех сторон и оставили ночевать.
Постепенно все затихло, все опять задышали ровно и спокойно.
Что случилось потом, осталось тайной, покрытой мраком.
Мне кажется, дело было так: прижавшись к внезапно свалившемуся, как нежданное счастье, охраннику, наши вымотанные за день дорогой девицы спокойно заснули.
Но разошедшегося охранника такая идиллия не устроила, и он решил познакомиться немного еще – ведь кругом лежали не охваченные его вниманием воспитанницы.
В темноте сначала раздался шорох отползающего тела, затем резкий звук смачного шлепка и гневный девичий голос: "Лежи!"
После чего в этом месте все затихло до рассвета.
Утром охранник прятал распухшее ухо.
Но он был не единственным гостем. Убедившись, что товарищ из повозки не вышел, за ним потянулись другие, желающие провести ночь в тепле.
Второй раз (а случай с ухом охранника был третьим) я проснулась оттого, что кто-то ужом полз по стенке повозки, хотя, казалось, мы лежали так плотно, что между нами и стенкой мышь проскочить бы не смогла.
Мышь, может, и не могла, а вот охрана шуровала свободно.
Приползший субъект устроился около меня (они, как я поняла, обложили нас по периметру) и, нежно дыша мне в лицо перегаром, спросил:
