Кристофер Сташеф - Шаман
Ему ответил хор недовольных голосов, однако Манало был непреклонен, и в конце концов недовольство сменилось множеством пожеланий счастливого пути. Наконец Огерн проводил к выходу последних соплеменников и отвел Манало к постели у очага в большой хижине.
Глава 3
Лукойо схватили за руки и ударили спиной о скалу.
— Привяжите его покрепче, — приказал вождь, и те, которые держали Лукойо, принялись поспешно выполнять приказ.
Крученая веревка обхватила запястье, обернулась вокруг камня, обхватила второе запястье…
— Это тебе за твои шуточки, ублюдок, — прорычал Холькар. — Смейся, что же ты не смеешься?
— Ага, смейся, — поддакнул вождь Горин. — Смейся, пока можешь смеяться. Если моя дочь умрет, ты не смеяться будешь, а вопить, и притом долго. — И он ударил Лукойо по щеке тыльной стороной ладони.
— Но ведь это и правда была только шутка, — попытался оправдаться Лукойо, но был вынужден замолчать и сплюнуть кровь. Ссадины на лице болели и наверняка уже опухают. — Просто глупая шутка! Паук не должен был укусить! Я вообще не знал, что он кусается!
— Еще как знал! — И в скулу Лукойо угодил кулак Крэгни, от чего все ссадины дико, жгуче заболели и к синякам добавился еще один. — Всякий знает, что «белая карга» кусается и что ее укусы смертельны!
Вот это верно, а еще этот огромный лохматый паук был самым страшным из всех своих собратьев, поэтому-то Лукойо и спрятал его в тростнике, из которого Палайнир собиралась плести шляпу. А если уж совсем честно — хоть Лукойо и утверждал обратное, — он надеялся, что паук укусит девушку, потому что Палайнир это заслужила. И не только за то, что отказалась пойти с Лукойо встречать рассвет, она еще и посмеялась над ним: созвала своих подружек, чтобы те вместе с ней полюбовались на коротышку ублюдка, у которого хватило наглости приблизиться к настоящей женщине. Сгорая от стыда и пылая гневом, Лукойо ушел и долго думал, как бы отомстить. И поэтому, когда Палайнир взяла корзину с листьями тростника, из которых собралась плести себе шляпу, Лукойо не спускал с нее глаз — он чистил во дворе пони. Палайнир сунула руку в корзину и дико закричала, а Лукойо не сдержался и громко захохотал. Но Палайнир кричала и кричала, и Лукойо не на шутку испугался. Девушка вопила и пыталась сбросить паука, а ее мать схватила корзину и с размаху стукнула дочь по руке, в которую вцепился паук. Это ладно, но мамаша обернулась и дрожащим пальцем указала на Лукойо, одновременно пытаясь унять, правда, безуспешно, рыдания дочери. Никто не сомневался, что это дело рук Лукойо, хотя никто и не видел, как он это сделал, а Палайнир теперь уже попеременно смеялась и плакала в горячечном бреду.
Лукойо и не думал винить паука. Просидев среди тростниковых листьев и порядком там протомившись, паучище наверняка был напуган и зол. Он бы и сам кусался, засунь его кто-нибудь в тесную корзину. И Лукойо хотел, чтобы паук укусил Палайнир, вот только… ну зачем он вцепился в ее руку, неужели у него такой дурной вкус? Но ведь она такая хорошенькая, почему бы и не вцепиться? И Лукойо бы тоже вцепился. Но нет, нет, он не стал бы вцепляться. Ну, и что, что хорошенькая? Если красота в душе и сердце, то, как это ни печально, такой красоты Палайнир очень не хватало.
Лукойо повернул голову и снова сплюнул кровью.
— Зря ты так, Горин. Я тоже надеюсь, что она поправится.
— Надейся, надейся, а чего же тебе не надеяться, когда тебя сцапали да связали. Пока ты наказан только за то, что напугал ее, и ты это ой как заслужил.
Ну, на этот счет Лукойо был готов поспорить, но, похоже, сейчас для этого не самое подходящее время и место.
— А вот за то, что она занемогла, ты будешь наказан пытками огнем! — Глаза вождя сверкнули. — А за ее смерть ты поплатишься жизнью!
Такого Лукойо уже был просто не в силах снести.
— Иди ты к Улагану, — выругался он.
Тыльная сторона ладони вождя снова прошлась по щеке Лукойо. Сквозь звон в ушах он расслышал:
— Не-е-ет. Туда отправишься ты.
Холькар и Крэгни оглушительно расхохотались, хотя Лукойо ничего смешного в словах вождя не услышал — ни смешного, ни умного… Горин плюнул Лукойо в лицо — вот уж действительно остроумно — и процедил сквозь зубы:
— Подумай о своем преступлении, полуэльф! Когда кончатся муки моей дочери, начнутся твои!
Вождь отвернулся, отвернулся и Холькар, а Крэгни подошел поближе и так ударил Лукойо, что тот беспомощно повис на веревках.
— Остроухий осел! — прошипел Крэгни.
Это было сказано с такой злобой, с таким удовлетворением! Затем он отвернулся и исчез в темноте, оставив Лукойо висеть на скале.
«Остроухий осел», — думал Лукойо, задыхаясь и ожидая, когда волны боли, исходящие из паха, утихнут, улягутся. Как же он ненавидел эту мерзкую фразу! А они не могут даже придумать ничего нового! С тех самых пор, как он научился понимать слова, он только и слышал: «Полуэльф!», «Остроухий!», «Чудище!», «Ублюдок!», ну и еще с полдесятка других оскорбительных прозвищ, которые толпа его мучителей всегда встречала взрывами хохота — так, словно это были новенькие шутки, с пылу с жару, словно их слышали каждый раз впервые.
Лукойо знал, что ничего смешного в этих шутках нет. Эти люди — они не шутили, и он стал придумывать, Как посмешнее, поизворотливее отвечать на их издевки. К несчастью, за эти ответы его колотили, но и он давал сдачи, и еще он подсматривал за тем, как дрались мальчишки постарше, и мало-помалу начал побеждать в драках. Побеждать — при том, что он всегда был и ростом ниже других, и легче их! Но у них было чем ответить на это — они выходили против него по трое, по четверо, не давали ему биться с ними один на один. И тогда Лукойо научился мстить обидчикам различными озорствами, а остальные смеялись до тех пор, пока не понимали, кто это сделал. Он стал подсовывать колючки в лошадиные чепраки, подкладывать в башмаки острые сучки, менять кремневые наконечники стрел на известняковые, а выдержанные луки на свежесрезанные. А уж на издевки он научился отвечать поистине виртуозно.
— Кроличьи уши и кроличье сердце! — потешался Борек.
— Зато между ушами — человеческий мозг, — отвечал Лукойо-подросток, — а вот у тебя уши человеческие, а мозги кроличьи!
Борек разворачивался и нависал над Лукойо.
— Кролика придется ощипать и посмотреть, какая у него кожа!
— Кожа? — И Лукойо таращил глаза на волосатую грудь Борека. — Неужели у тебя под этой шерстью и кожа есть?
— Лукойо, не забывайся!
— По-моему, это ты весь уже завиваешься… Нет, нет, прости, Борек! — Лукойо в притворном испуге поднимал руки. — Береги свою кожицу… ой, то есть, я хотел сказать, рожицу!
