Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
Знаешь, я почти ненавидел тебя. За то, что в твоих глазах я был никем. О да, ты умеешь ценить как искусство воина, так и глубину познаний ученого — не знаю, когда ты успел этому научиться. Но воин из меня никудышный, а эрудиция — отнюдь не замена острому уму. И я готов был ненавидеть тебя за то, что не обладаю тем, что ты привык ценить в других.
Ты уезжал с лицом человека, сбросившего с души тяжкую ношу. Как будто впереди — лишь победа и слава, а смерти просто нет.
Мне стыдно. Прости.
Рихмер.
Глава 3
Эдгар шел пустынными коридорами университета. Близился вечер, неугомонные студиозусы давно разошлись по домам. Эдгар любил это время: в древних стенах воцарялась тишина, какая и должна быть в истинной обители знаний, сквозь разноцветные витражи падали последние солнечные лучи, превращая каменные коридоры и высокие залы в сияющие чертоги[13]. В такое время хорошо читать или молиться.
Вызов ректора сам по себе ничего не значил. Может, старому чревоугоднику просто хотелось посидеть за бутылочкой вина и ученой беседой. А может, решил обсудить новую главу диссертации, которую Эдгар оставил ему на днях. Ректор благоволил молодому ученому еще с тех пор, когда сам был всего лишь одним из преподавателей, заметивших смышленого мальчишку. Эдгар, в свою очередь, прекрасно понимал, что стремительной карьерой обязан не только собственному уму.
Ректор был не один. Вопреки обыкновению, он выглядел задумчивым и отнюдь не благодушным. Приняв поклон молодого человека, велел ему сесть и завел долгую тираду о крепости веры и послушании воле господа. Эдгар озадаченно внимал, почтительно кивая — раньше за стариком не водилось обыкновения читать душеспасительные проповеди торжественно-напыщенным тоном. Наверняка для гостя старается — только кто он? Простая сутана без каких-либо знаков сана, изучающий, цепкий взгляд — под этим взглядом юноше стало неуютно.
— Окстись, Сегимер, — прервал вдруг гость излияния ректора. — Погоди с проповедью до конца седмицы. Ты говорил, что юноша умен и благочестив, этого довольно.
— Он мой лучший ученик.
— Тем более. — Незнакомец обернулся к Эдгару. — Ты уже читаешь лекции студиозусам. Как думаешь, сможешь ли научить хотя бы основам богословия женщину?
Эдгар опешил.
— Но зачем? С них довольно и грамотности. Впрочем… моей приемной матушке, наверное, смог бы объяснить не только основы. А юной деве, у которой одни женихи на уме, — не уверен.
— Не знаю, что на уме у дочери короля Белона, — усмехнулся гость. — Но объяснять нужно будет именно ей. Возьмешься?
— Но они же язычники!
— И притом погрязшие в разврате. Но девушка — невеста герцога Авгульфа, который вот-вот провозгласит себя королем на завоеванных землях. Стремление, между нами, понятное, раз уж ему, как младшему сыну, не досталось короны здесь: он решил завоевать ее сам и, что похвально, не ценой крови собственной родни. Союз в высшей степени выгодный, но понтифик даст герцогу согласие на повторный брак, только если невеста примет нашу веру.
— Но почему я? Почему не кто-то из ученых мужей?
— Потому что король Белона — упрямый подозрительный болван! — отрезал гость. — Он отверг все кандидатуры, заявив, что церковных иерархов на его земле не будет ни при каких условиях, но при этом и потребовал «кого-нибудь, кто разбирается не только в катехизисе». А ты сам знаешь, что чем выше ученая степень, тем выше сан. Так что, — он развел руками, изобразив на лице доверчивую улыбку, — выбирать нам, по сути дела, не из кого. Ты единственный, кто сумел защититься, не достигнув возраста, когда разрешено принять сан. И, надо сказать, разрешение провести защиту твоей диссертации давал сам понтифик.
Эдгар перевел взгляд на ректора, тот кивнул.
— Сегимер, неужели ты ему не сказал? — развеселился гость. — Не похоже на тебя, совсем не похоже.
— Много ты понимаешь, — фыркнул ректор. — Не в моих правилах забивать головы ученикам всякими мелочами. Их дело — наука, мое — чтобы они могли заниматься изысканиями, не оглядываясь на внешние обстоятельства. Впрочем, мы отклонились от темы.
— Действительно. Ну так, Эдгар, ты согласен?
Юноша кивнул, прежде чем в полной мере осознал, на что соглашается. Впрочем, нет худа без добра: он иногда размышлял о людях, рискнувших нести свет истинной веры в чужие земли, размышлял с тем легким оттенком зависти, который всегда присущ сознанию того, что самому такие подвиги не под силу. Вот и посмотрим, под силу ли.
— Сколько лет девушке? — поинтересовался Эдгар.
— Пятнадцать. Разум юной девы — что чистый лист, и от тебя будет зависеть, чем он наполнится. Ступай, завтра вечером за тобой пришлют.
Эдгар молча поклонился и вышел.
Вернувшись в свою комнату, Эдгар взял со стола молитвенник и опустился на колени. Не то чтобы молодой человек преисполнился важностью доверенного ему — трудно пока думать о чем-то конкретном. Завтра будет еще целый день, он найдет время поговорить с наставником, а приехав на место, посмотрит на ученицу, скорее всего ей не под силу окажется ничего сложнее катехизиса. Но почему-то было неспокойно, а молитва всегда была для Эдгара лучшим способом вернуть душевное равновесие. Он знал, что Господь слышит его и порой отвечает. Нет, не словами, упаси боже от такого кощунства — но как иначе объяснить нисходящий в душу мир и покой?
Он раскрыл молитвенник. На самом деле, в книге он давно не нуждался, просто приятно было каждый раз держать в руках подарок человека, которого он никогда не осмелится назвать братом. Незаконнорожденный — никто, неважно, признан он или нет, он не имеет права наследовать титул и земли, даже если родители поженились после его рождения, что уж говорить о прижитом от крестьянки? И Эдгар был благодарен даже за ту холодную заботу, что видел от приемной матери. А искренняя симпатия Рамона казалась невероятной, незаслуженной, что уж говорить о драгоценных подарках?
Как всегда после молитвы, стало легко и покойно. Не о чем волноваться — все случится по воле божией.
На следующий день он поговорил с наставником, получил кучу нужных и ненужных напутствий и с легким сердцем отправился в путь.
* * *Откинув полог, Эдгар на миг застыл, увидев чужого, но тут же расслабился, едва человек обернулся. Улыбнулся, протянул руку:
— Здравствуй.
— Здравствуй. — Рамон пожал протянутую ладонь, бережно опустил на стол молитвенник.
— Давно ждешь? Ты с дороги? Голоден?
— Не мельтеши, — хмыкнул Рамон. — Как маменька, честное слово.
