Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма
— Но я никогда…— начал, было, Конан и осекся под взглядом темных глаз мудреца, на дне которых он ясно видел затаившийся смех.
— Да, я уже понял, что ты хочешь мне сказать. Но никогда не говори «нет» только потому, что чего-то не видел.
— Но ведь человек и, в самом деле, не может летать, как птица.
— Но он может мечтать об этом. Все великие свершения начинаются с очень сильного желания, Конан. Есть ли у тебя заветное желание? Нет, нет, не говори мне его, просто скажи, есть или нет?
— Конечно, есть. У всякого человека оно есть.
— И оно достаточно несбыточно?
Конан на миг задумался, а потом засмеялся.
— Да уж, вполне достаточно! Ты прав, мы мечтаем о том, чего никогда не получим… И слагаем об этом сказки… Да, я понял тебя.
— Нет, сын мой, ты совсем меня не понял,— покачал головой Магриб.— Если желание достаточно сильно, пусть даже это желание сравниться властью и силой с самими богами… с Эрликом или с твоим Кромом — неси его в себе всю жизнь, ищи пути достичь желаемого, борись за него. И оно исполнится. Ибо нет в подлунном мире ничего, что не было бы в силах человеческих.
Глаза Магриба по-кошачьи мерцали в синем сумраке теплого вечера. Конан, сузив глаза, в упор посмотрел на мудрого звездочета.
— А разве боги не наказывают желающих слишком многого?
— Все мы в их руках, это они посылают нам желания изменить к лучшему подлунный мир или сделать людей счастливее. Если желание сильно, а цель твоя праведна — твое желание не будет греховным.
— Даже если я захочу для этого сравняться с богами?— задумчиво повторил Конан слова Магриба.
— Да, Конан. Нужно лишь хотеть очень сильно. Тот юноша очень хотел — и взлетел над морем, как птица.
Рядом с ними послышался вдруг тяжкий, печальный вздох, и чей-то еле слышный голос сказал:
— Если бы и впрямь одного только желания было достаточно для того, чтобы обрести счастье…
Киммериец резко обернулся. На краю веранды, обняв руками колени, сидела Фейра, дочь хозяина. Как видно, увлеченные разговором, они не услышали, как девушка тихонько подошла и села позади.
— Простите меня, о мудрейший Магриб ибн Рудаз и ты, ун-баши,— сказала она, видя, что выдала свое присутствие.— Я уже вторую ночь незаметно выбираюсь из дома и сижу рядом с вами. Вчера ты рассказывал про Кхитай, о многомудрый и сведущий визирь, я случайно оказалась рядом и невольно заслушалась. А сегодня пришла нарочно. Хотите, я принесу другую лампу взамен погасшей, и вина заодно? Я знаю, ун-баши любит красное шадизарское вино.
«Надо же,— подумал Конан,— а я и не заметил, как у нас погасла лампа».
— Похвальна твоя любознательность, девушка, но еще похвальнее забота о пересохшем горле рассказчика!— рассмеялся Магриб.— Неси скорее и то, и другое.
Фейра, проворно вскочив на ноги, исчезла в темном доме.
— Славная девушка,— заметил звездочет, поглядев ей вслед.— Амаль не сводит с нее жадного взора, а почтенный Бахрам все тщится оставить их наедине. Я бы предсказал свадьбу, но кажется мне, что звезды ее глаз не благосклонны к этому союзу!
— Да,— сказал Конан,— ее сердце уже занято.
— Да, и он либо в отъезде, либо не подходит ее отцу, потому что я почти не слышал ее смеха за эти три дня, а это не свойственно красивым девушкам,— кивнул Магриб, соглашаясь.
За решеткой окна мелькнул огонек, и на веранде появилась Фейра с подносом в руках. Составив на ковер лампу, кувшин вина и два серебряных кубка, она уселась подле, скрестив ноги в пестрых шальварах.
— Не мог бы ты рассказать еще что-нибудь о далеком Кхитае, о мудрейший?— робко попросила она.— Вчера я слушала, забыв о времени и поставленном тесте. Отец бы сильно отругал меня, если бы увидел здесь, но мне так хочется послушать о далеких странах и всяческих диковинках…
— Твой отец сам мог бы рассказать тебе немало удивительных историй, дитя мое, — ответил Магриб. — Нет-нет, Конан, мне больше не нужно вина, пей сам. Так что же, моя роза, неужели мало диковинок в вашем доме? Твой отец знает толк в редкостях, я видел у него, к примеру, кремниевые наконечники стрел пиктов, что живут далеко на севере и поклоняются не Эрлику и пророку Его, а лесным деревьям. Или тот удивительный амулет в виде львиноголовой богини стигийцев — кто только достал ему эту вещь из гробницы самой жрицы Амноратхес! Или эти кубки, что ты сейчас принесла: они из Аквилонии. Истории этих вещей достойны быть записанными пером птицы Симург!
— Это кто такая?— заинтересовался Конан, наливая себе вина.
Луна, уже поднявшаяся над домом, отразилась в маленьком черном озере с серебряными берегами, и киммериец, забавляясь, шумно отхлебнул, не наклоняя кубка.
— Волшебная птица, живущая тысячу лет. Я расскажу о ней как-нибудь потом,— ответил Магриб и снова обернулся к Фейре:— Ты смотришь так изумленно, дитя,— неужели он никогда тебе ничего не рассказывал.
Фейра покачала головой, опустив глаза и теребя ленту в косе.
— Нет, мой господин!— печально ответила она.— Боюсь, ты о них знаешь больше, чем он сам. Он лишь владеет всеми этими сундуками с безымянными сокровищами. И знает их цену в золоте, не более того. — Она снова тяжко вздохнула.
— На это я могу тебе сказать, что цены, по меньшей мере, одной редкой вещи он не знает, — сказал задумчиво Магриб.— И я бы охотно перекупил ее у Бахрама, пока она еще не выцвела и не истрепалась.
— Какую?— спросил Конан, в котором заговорила шадизарская воровская выучка: всегда полезно знать, где в доме лежит дорогая вещь, не имеющая ценности в глазах хозяина,— ведь если она пропадет, он хватится ее не скоро.
Конану не раз приходилось видеть самые удивительные вещи в самых неподходящих для них местах — а после сбывать их с большой выгодой. Для этого надо было знать толк в ценных безделушках — в противовес непросвещенному хозяину вещицы. Но до сих пор Конан не замечал в Бахраме подобной неосведомленности.
Первое, что сделал астролог, увидев новых людей — Амаля и Конана — продемонстрировал им свое собрание редкостей, с подробным изложением, каких трудов ему стоило их достать, и сколько золота он заплатил за каждую.
При этом и, в самом деле, не прозвучало ни слова о том, кто их сделал и для чего.
— Я говорю о кхитайском тканом ковре,— пояснил звездочет.— Я видел множество вышитых кхитайских ковров, но ни разу не встречал тканого. К тому же столь тонкой работы и столь ярких красок. Я был поражен, когда увидел эту бесценную вещь лежащей во дворе, у самого входа. Его место на стене, и стена непременно должна быть северной, чтобы шерсть не потускнела от солнца.
— А,— сказал Конан,— я понял, о каком ковре ты говоришь. Такой небольшой, примерно три локтя на пять, синий, как кусок неба, и весь в летящих птицах. Я его тоже заметил. Когда я шагнул на него и глянул под ноги — в первый миг испугался, что наступил на живого удода, так он был похож на настоящего: пестрый, с распластанными крыльями. Красивый ковер.
