Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)
Где-то на катере должен был лежать небольшой лазерный аппарат — я брал его на тот случай, если придется делать неожиданный ремонт вдали от маяка или сниматься с рифов. Поскальзываясь на мокрой палубе, я забежал в рубку. Лазер действительно лежал там, большая коробка со множеством шкал и излучатель на гибком проводе. Энергии было на полчаса минут работы в среднем режиме, должно хватить. Я вытащил аппарат наружу, прислонил к поручням так, чтоб не сорвался вниз и с излучателем в руках прыгнул на скользкий бок капсулы. Прыжок вышел неуклюжий, я едва удержался на ногах. Четыре года без тренировок. Отвык, набрал вес… Скоро буду спотыкаться на лестницах и с трудом протискиваться в двери.
Выживший из ума граф, карабкающийся по обожженной обшивке, неуклюжий как старая обезьяна.
Я улыбнулся. Врет совесть, все врет. Осталась еще сила в руках. Пусть не та, что раньше, но на что-то еще годится. Линуса еще рано списывать в резерв.
Провод оказался коротковат, его длины едва хватало чтобы направить излучатель на люк. Резать же обшивку на боку в любом случае было бесполезно — слишком толстая сталь. Возиться до рассвета, ползая на животе по холодному, покрытому зазубринами корпусу — небольшой соблазн. Да и не хватит батарей на всю ночь. Значит, люк. Я выбрал весь запас провода и включил излучатель. Обшивка зашипела, когда ее коснулся розово-алый тончайший луч. На темном металле появилась небольшая, с ноготь, воронка, которая стала стремительно расширяться. Я медленно повел излучатель по кругу, надеясь, что сниму люк под горловину, где обшивка не такая толстая. Щель расширялась, не быстро, но уверенно. За ней ничего не проглядывалось, просто черная извилистая трещина. Волны все также баюкали нас — и меня и капсулу. Если бы они умели рассуждать, их непременно заинтересовал бы полуголый человек, сопящий на крыше большого шара и время от времени чертыхающийся себе под нос. Но они умели только шелестеть и идти в бесконечном танце куда-то в ночь.
«Мурена», стоящая рядом, выглядела фантастически. Черный угрюмый силуэт, расплавляющий темноту четырьмя ослепительными лучами белого цвета. Ее саму почти не было видно, но ее прожектора превращали море в почти идеально круглую арену. В этом всем было что-то фантосмагоричное.
На люк у меня ушло минут десять. За это время я успел основательно продрогнуть и даже подумал, не вернуться ли на катер чтобы выпить еще вина и покурить, но сам понял — не до того. Я осторожно поддел край оплавленного круга излучателем, потом подцепил пальцами. Острые края тут же оцарапали кожу, я зло зашипел, приподнимая один край. Вдобавок ко всему люк находился на том боку, который склонился к воде и чтобы не полететь в волны мне приходилось крепко упираться ногами в остатки антенн. Эти пара минут были особенно неприятными. Я успел пять раз пожалеть о том, что покинул маяк.
— Старый пьянчуга, — сказал я себе устало, — Приключений захотелось? Ну, давай-давай…
Чуть надо поработать руками — и сразу потянуло в тепло, к бутылке и пепельнице? Врешь, давай-ка…
Закрываясь от резкого порыва ветра плечом, я задел кожаный ремешок, сдерживающий волосы, он расстегнулся и полетел вниз. Ветер мгновенно подхватил волосы, собранные в аккуратный хвост и разметал. Отплевываясь от попавших в рот прядей, я тянул люк и медленно зверел.
Люк поддался неожиданно, больно зацепив костяшки пальцев, он загремел по обшивке и с глухим всплеском ушел ко дну. Я против воли отпрянул от неровного отверстия — оттуда пахнуло горьким запахом горелого. Но не мяса, понял я с облегчением, кажется просто пластик и провода. Пожалуй, внутри действительно было жарковато, особенно когда эта железная болванка воткнулась в атмосферу. Изнутри и в самом деле шел жар, но не приятный, а тревожный, от него кожа неприятно зудела. Я задержал дыхание и заглянул внутрь.
Это был кусочек чужого мира, размером чуть больше, чем мой спальный отсек. Не просто чужая территория, здесь все пахло чужим и незнакомым. Даже воздух здесь был не такой, к какому я привык. Я знал, что увижу. Но на всякий случай держал в руке оружие. Если придется кого-то добивать, лучше это сделать сразу.
Внутри капсулы был всего лишь один отсек. Три противоперегрузочных ложемента, неуклюжих и непривычных. Все три пустые. Мертвые и черные экраны глядели на меня слепыми глазами. Панели управления, очень неудобные, едва подсвечивали тусклыми огнями. Источник энергии видимо еще не до конца исчерпал себя. Но на освещение его не хватало или же вышли из строя аварийные осветители. Я словно спустился в утробу большого гибнущего животного. Время от времени что-то грозно шипело и трещало, это было как последние вздохи.
Свесившись по пояс, я включил фонарик и повел лучом света, стараясь нащупать хоть что-то. Волосы лезли в глаза, я раздраженно смахивал их той же рукой, в которой держал фонарик, другой отчаянно цепляясь за край вырезанного отверстия.
Пусто? Что ж, всякое случается. Возможно, сошедшие с ума механизмы отстыковали спасательную капсулу и отправили ее в последний безнадежный полет, даже не догадываясь, что все, кого стоило спасать уже давно осели пятнами пепла на полу. Бездушный осколок чужой жизни, чья-то стальная надежда. Мертвый кусок металла.
Я потянулся к карману за сигаретами, но рука замерла еще прежде, чем я вспомнил, что оставил сигареты в рубке «Мурены». Капсулой кто-то управлял! И это был не автопилот, я вспомнил редкие и неумелые всполохи двигателей, последнюю отчаянную попытку вынуть корабль из штопора. За штурвалом, как бы он не выглядел, сидел человек. Не человек — кайхиттен.
Я постучал по полированному внутреннему покрытию фонариком. Стук получился приглушенный, вибрирующий.
— Выходи. Буду стрелять.
Никто не отзывался. Я продолжал водить фонариком. Пол был усеян тем, что еще недавно составляло часть приборных панелей — острые алмазины битого стекла, осколки пластика, непонятные металлические предметы. Когда умирает человек, это всегда уродливо, в смерти самой по себе нет ничего возвышенного и красивого. Это относится и к кораблям. Гибнущий корабль — это пока еще держащаяся вместе куча хлама, которая может рассыпаться в любой момент. Когда глядишь на него изнутри, в голову не приходит ничего поэтичного, хочется лишь убраться из этого бардака как можно скорее. Ходить внутри мертвого корабля — то же самое, что карабкаться по венам какого-нибудь огромного, но уже не опасного животного. Хотя мертвые приборы не издают трупного запаха и даже провода, расплавленными веерами слипшиеся вдоль стен, не умеют коченеть. Я хотел уйти отсюда поскорее.
