Орсон Кард - Седьмой сын
Конечно же, малышка Пэгги делала это и прежде. За этим обычно и звали ведуний – посмотреть на нерожденного ребенка в момент его рождения. В основном, ради того, чтобы узнать в каком положении он лежит в утробе, но иногда ведунья была способна узнать кто и кем будет этот ребенок. На этот раз она увидела сердечный огонь нерожденного ребенка сразу, еще до того как прикоснулась к животу беременной женщины. Этот огонь, такой горячий и яркий, что в сравнении с огнем матери он выглядел как солнце и луна, она и видела прежде издалека. «Это мальчик», сказала она.
«Так пусть он родится», сказала мать. «Пусть он впервые вдохнет воздух, пока Вигор еще может дышать!»
«Как расположен ребенок?», спросила Мама.
«Правильно», сказала малышка Пэгги.
«Головой вперед? Лицом вниз?»
Малышка Пэгги кивнула.
«Так почему же он не выходит?», спросила Мама.
«Потому что она не дает ему», сказала малышка Пэгги, глядя на мать. «В фургоне», сказала мать. «Он хотел выйти и я наложила на него заклятие».
«Ты должна была сказать мне сразу», резко сказала Мама. «Ты просишь помочь, а сама даже не сказала, что на ребенке заклятье. Эй, девочка!» Несколько девочек стояли у стены с широко раскрытыми глазами, не понимая, кого она имеет в виду.
«Любая из вас, мне нужен железный ключ из кольца на стене».
Старшая с трудом сняла кольцо с крюка и принесла его. Мама стала раскачивать ключ на большом кольце над животом матери, мягко напевая:
«Вот кольцо, раздайся шире Вот и ключ, открой врата Земля тверда и пламя чисто Отдай воздуху, вода!»
Мать закричала от внезапной боли. Мама отбросила ключ, сдвинула одеяло, подняла колени женщины и приказала Пэгги смотреть изо всех сил. Малышка Пэгги дотронулась до утробы женщины. Сознание мальчика было пусто, в нем было только чувство давления и холода, увеличивающееся по мере появления на свет. Но эта пустота сознания позволила ей видеть веши, которые больше никогда не будут опять видны. Миллиарды миллиардов дорог лежат перед ним, ожидая его первых поступков, и каждое изменение в мире вокруг него ежесекундно уничтожало миллионы вариантов будущего. Будущее было в каждом человеке, мерцающую тень его она могла иногда различить, но через завесу мыслей и чувств человека она никогда не видела его ясно. А здесь, на несколько бесценных мгновений, малышка Пэгги увидела его совершенно отчетливо.
И в конце каждой дороги она видела только одно – смерть. Смерть в воде.
Каждая будущая дорога вела этого мальчика к смерти в воде.
«За что ты так его ненавидишь?» вскричала малышка Пэгги.
«Что?» спросила Элеонор.
«Тс-с,» сказала Мама. «Пусть она увидит то, что открыто ей». Внутри неродившегося ребенка, темный сгусток воды вокруг сердечного огня был таким ужасающе плотным, что малышка Пэгги боялась что вот-вот огонь будет поглощен.
«Вытащите его, чтобы он смог дышать!», вскричала она. Мама рванулась, хотя это и причинило роженице страшную боль, и потянула ребенка сильными пальцами за шею, вытягивая его наружу. В этот момент, как только темная вода исчезла из сознания ребенка и прямо перед его первым вздохом, малышка Пэгги увидела, как десять миллионов смертей от воды исчезают. Теперь, впервые, несколько дорог, несколько путей к изумительному будущему, были открыты. И у всех этих не кончающихся ранней смертью дорог было кое-что общее. На всех малышка Пэгги видела себя делающей одну простую вещь.
Так что именно это она и сделала. Она убрала руку с опадающего живота женщины и просунула ее под рукой своей матери. Головка ребенка только-только показалась и была вся покрыта окровавленной пленкой, куском оболочки плода, в которой он плавал в утробе матери. Его рот был открыт и прижат к пленке, которая не порвалась и поэтому не давала ему дышать. Малышка Пэгги сделала то, что должна была сделать в увиденном ей будущем. Она протянула руку, схватила пленку на подбородке ребенка и отодрала ее от лица. Пленка отошла целиком, одним влажным комком, и в тот же момент рот ребенка приоткрылся, он глубоко вдохнул воздух и издал тот мяукающий вопль, что слышится всем рожающим матерям как песня жизни. Все еще поглощенная видением, открывшимся ей на жизненных путях мальчика, Пэгги бессознательно спрятала комок пленки. Она еще не знала, что означают эти видения, но в ее сознании остались такие яркие образы, что она знала – их ей никогда не забыть. Они пугали ее, потому что в этих будущих путях так много будет зависеть от нее и от того, как она использует зажатую в ее руках и все еще теплую пленку.
«Мальчик», сказала Мама.
«Он будет», прошептала мать. «седьмым сыном?». Мама была занята завязыванием пуповины и поэтому не могла даже мельком бросить взгляд на Пэгги. «Посмотри», прошептала она. Малышка Пэгги посмотрела на одинокий сердечный огонь там, на далекой реке. «Да», сказала она, потому что он все еще горел. Не успела она отвести взгляд, как вдруг огонек замерцал угасая.
«Теперь его нет», сказала малышка Пэгги.
Женщина на кровати горько зарыдала, содрогаясь измученным родами телом. «Горевать при рождении ребенка», сказала Мама. «Это самое последнее дело».
«Тихо», прошептала Элеонор матери. «Будь радостной, а не то это омрачит жизнь ребенка!».
«Вигор!», прошептала женщина.
«Лучше молчать, чем плакать», сказала Мама. Она вынесла плачущего младенца и Элеонор приняла его в умелые руки – ей явно приходилось уже возиться с детьми. Мама подошла к стоявшему в углу комнаты столу и взяла платок, который красился среди черной шерсти так долго, что стал цветом чернее ночи. Она натянула его над лицом плачущей женщины, приговаривая, «Спи, мать, спи!»
Когда платок был убран, плач замолк и обессиленная женщина спала.
«Забери ребенка из комнаты», сказала Мама.
«Его еще не пора кормить?» спросила Элеонор.
«Она никогда не станет кормить этого ребенка», сказала Мама. «Если ты, конечно, не хочешь, чтобы с молоком он всосал ненависть?» «Она не станет ненавидеть его», сказала Элеонор. «Это не его вина». «Думаю ее молоко не знает этого», сказала Мама. «Правильно, Пэгги? Чью грудь будет сосать этот ребенок?»
«Своей матери», сказала малышка Пэгги.
Мама пронзительно посмотрела на нее.
«Ты уверена в этом?»
Она кивнула.
«Что ж, хорошо, мы принесем ребенка, когда она проснется. В любом случае, первую ночь ему лучше не есть».
И Элеонор унесла ребенка в большую комнату, где был разожжен огонь, чтобы дать просушиться мужчинам, которые прервали свои бесконечные воспоминания о дождях и потопах похлеще нынешнего для того, чтобы посмотреть на ребенка.
В это время в комнате Мама взяла малышку Пэгги за подбородок, требовательно вглядываясь ей в глаза. «Скажи мне правду, Маргарет. Это не шутка, если ребенок всосет ненависть с молоком собственной матери.» «Она не станет ненавидеть его, Мама», сказала малышка Пэгги.
