Михаил Шалаев - Владыка вод
— Шкалобита, — досадливо поправил Смел, а Верен засопел, засопел — и прорвался: — Ты, Сметлив, не хочешь — не ходи, а других не отваживай.
— Да я так просто, — пожал плечами Сметлив и стал независимо смотреть в сторону. Верен рывком затянул горловину мешка, резко вскинул его на плечо и не оглядываясь пошел вниз. Смел, сверкнув дырьями в штанах, тоже нагнулся за дорожным скарбом: «Ай, пошли. Чего штоять-то?»
Так и вышли они на большую дорогу, ведущую вверх по реке: впереди сердитый Верен — даже по спине было видно, как он сердит, за ним — Смел и Сметлив, который хоть и плелся, задыхаясь, но продолжал насмешливо кривить губы. Какое-то время шли в молчании, пока Смел не спохватился: «Эй, Шметлив, а ты-то куда?» Сметлив скосил на него глаза: «Не радуйся, не радуйся. Просто, решил проводить вас до леса. Надоело — хр-р… их-х! — сидеть. Да и жена к маме ушла…» Верен, видимо, услышал — оглянулся, остановился, подождал. Дальше двигались вместе.
«А вот интерешно, — завел Смел, чего это такого мы должны по дороге понять, а?» — «Да ничего, — хр-р… их-х! — дурит он вас.» — «Ты, Шметлив, никогда не веришь…» — «Зато вы — хр-р… их-х! — всему верите.» — «Как это вщему? Управитель тебе — хвошт шобачий, да?» — «Хвост не хвост, а голову поморочить — хр-р… их-х! — это норики любят…»
Так, разговаривая, дошли незаметно до леса. Воздух сразу, без перехода стал другим — был соленым, терпким, будоражным, а охватил вдруг мятным покоем, вошел в грудь отрешенной горчинкой прелой листвы и сладким духом цветения. Сметлив остановился: «Воздух-то какой!» Вздохнул пару раз глубоко, с нескрываемым сожалением на лице. Сорвал с орехового куста молодой листок, размял в пальцах, понюхал. Горестно сморщился. Смел глядел на него с сочувствием, Верен — будто чуточку укоризненно: и сам, мол, мается, и нас мучает. Поймав этот невысказанный укор, Сметлив раздраженно бросил смятый листок и торопливо заговорил: «Чувствую я, на пользу мне этот воздух. Пожалуй, пройдусь еще немного…» — но в глаза никому не глядел, а речь свою обратил к ореховому кусту. «Правильно, Шметлив, — выручил его добрый Смел. — Чего тебе там щидеть?» — и так ли, сяк ли, замял возникшую неловкость.
Шли они медленно, приноравливаясь к шагу Сметлива («Ничего-ничего, — хр-р… их-х! — Управитель не велел торопиться!»), и к полудню едва добрались до Овражка, куда дети бегают собирать ягоды. Увидев на обочине дороги большой раскидистый вяз, Верен свернул к нему, сбросил мешок: «Перекусим».
Расположились под деревом на мягкой курчавой траве, достали снедь, пожалели — нечем воды зачерпнуть. Однако соленое мясо с лепешками и молодыми огурчиками прекрасно пошло и так, без воды. Поев, спустились к Живой Паводи, напились горстями. Тут Верен и Смел, довольные, присели перед дорогой, откинувшись на крутой косогор, а Сметлив опять загрустил. Он постоял, шмыгнул пару раз носом и сказал неуверенно: «Ну, я пойду. Хватит провожать, пожалуй. Белой дороги вам…» — но никуда не пошел, а остался стоять, глядя на реку. Смел лениво подначил: «Хо! Шожрал вще, что было, а теперь в кушты, да?» Сметлив поглядел на него с обидой — как он не понимает? Момент и правда был очень трудный, ибо Сметлив больше всего на свете боялся быть смешным. И теперь, чтобы уберечь лицо, надо ему было немедленно топать домой с самым веселым видом, сделав им ручкой и пошутив насчет невесты — ан не получалось, ноги не шли и в глазах темнело при одном воспоминании о распахнутой двери пустого дома.
Так постоял он, пообижался, не зная, что придумать, да вспомнил, на счастье, подначку Смела и ухватился за нее как за соломинку, притворившись, будто воспринял всерьез: «Да, нехорошо получилось… Съестного-то у вас негусто. А здесь недалеко сарай рыбацкий есть — к вечеру дойдем. Так и быть, — хр-р… их-х! — накормлю вас рыбкой. Там и переночуем, а завтра — домой…» Смел поглядел на него с лукавым одобрением, а Верен легко поднялся на ноги: «Тогда пошли.»
Они пошли по дороге, натоптанной и наезженной вдоль реки. Спрямляя излучины, колея то уводила в глубину леса, то жалась к самому береговому обрыву. Никто не попадался им навстречу. Это осенью торговцы тянутся в Рыбаки, а весной вся торговля — в городе. В тот день лишь одна воловья упряжка, до краев груженная дорогой розовой рыбой, обогнала их. Знакомые поселковые мужики окликнули стариков, удивились — куда это они наладились, предложили подвезти. Но те, памятуя наказ Управителя, отказались. Прошли вверх по реке два корабля, которые изрядно уставший с непривычки Сметлив проводил завистливым взглядом. Но промолчал, вздохнул только. Перед сумерками дошли худо-бедно до сарая, о котором толковал Сметлив.
Здесь Смел принялся разводить огонь, устроил из сухой прошлогодней травы какие-никакие лежанки, нашел помятое, но без дырок жестяное ведерко и приспособил его над костром, зачерпнув воды. Потом отправился на добычу: еще на подходе приметил он несколько кустов дикого чая, и находка эта сильно его обрадовала.
Верен и Сметлив тем временем плюхались по пояс в зябкой весенней воде, тихонько проклиная потемки и скользкие коряжины под ногами: ставили сеть. «Ни поплавков, ни грузил!» — ругался Сметлив. Однако в конце концов управились и поспешили в сарай. Здесь ярко пылал бездымный костер — они, продрогшие, жадно потянулись к нему руками. Тут же Смел налил им завара чайных почек в глиняные, грубого обжига кружки, обнаруженные в темном углу. Хороший оказался сарай, ничего не скажешь.
Отогревшись, рыболовы получили по толстому ломтю сыра с молочной лепешкой и снова по кружке чая вприкуску с вываренным в молоке сахаром. Костер съедал ветку за веткой, блики огня играли на лицах, холодный ночной ветерок, тянувший вдоль реки, не доставал их — не было в тот вечер на свете уютней жилища, чем старый рыбацкий сарай на берегу Живой Паводи. «Эх, хорошо», — выдохнул разомлевший Сметлив.
Долго не просидели — глаза слипались от тепла и усталости. Стали устраиваться на ночь. Смел и Верен уснули быстро, а Сметлив долго ворочался и ворчал, что от травы он весь чешется. Потом тоже затих.
Сметлив очень боялся, что от холодной воды здоровье его окончательно пошатнется. Но наутро, открыв глаза, почувствовал себя на удивление бодрым и сильным. Он живо растолкал Смела с Вереном, велел Смелу заводить чай, а сам отправился с Вереном снимать сеть. Недаром Сметлив считался лучшим в поселке рыбаком: он всегда сквозь воду видел, где рыба ходит. И на этот раз чутье ему не изменило: сеть была вся утыкана мелочью, но главное — в ней запутались два крупных мордана.
Чай решили отменить и перешли на уху. Смел начал чистить и потрошить мелочь, а Сметлив собственноручно разделал и засолил морданов, чтобы не пропали в дороге. Вообще он был очень деятелен, со вкусом распоряжался («Смел, да кто же так рыбу чистит? — Верен, сполосни-ка кружки под уху!») и почти не задыхался — словом, стал неузнаваем. Но к моменту, когда поспела уха, он заметно сник и хлебал нехотя, хотя навар был отменным. А когда завтрак подошел к концу — совсем поскучнел. Не смотрел ни на кого, тыкал прутиком в дымящиеся головешки. И всем было ясно — почему, и Верен даже хотел сказать: «Да брось ты, Сметлив. Мы все понимаем. Пошли с нами», — но не сказал, а Смел от расстройства и от того, что перехватывало горло, выдавил только одно слово: «Шметлив…» — и, сам того не желая, все испортил, поскольку в голосе его Сметлив услышал жалость, а жалость он считал оскорбительной. Встал, хотел что-то сказать — не вышло, молча махнул рукой и, сгорбившись, вышел в низкий дверной проем.
