Виктор Поповичев - Транс
А я все бессовестно смотрел на нее, как на актрису в популярном фильме.
Несколько минут она грелась у костра, норовя сунуть руки в самый огонь. Я накинул ей на плечи теплую кофту.
– Ты, наверное, думаешь, что я плечевка… Всю жизнь мечтала нагишом в озере искупаться. Именно в озере и чтоб лунной ночью… Ты хороший мужик, спокойный. Другой на твоем месте давно бы приставать начал. Там, в лесу, когда ты про родиолу… Подумала, вот, началось. Странно… Может, больной?
– Боюсь, что судить будут за совращение малолетней.
– Да ладно, – усмехнулась Милена и передразнила: – «За совращение малолетней…» На много ль ты старше меня?.. Подруга у меня – я тебе рассказывала – выходит на трассу и прыгает в остановившуюся машину. Водитель и напоит, и накормит. А она расплачивается телом. Затем – в следующую машину. По всему Союзу катается, копейки не заплатив. Есть ведь ненасытные бабы… Я тоже хотела попробовать, но испугалась. Когда начал приставать, сказала, что месячные. Он ничего, смолчал. А на заправочной станции, как оказалось, продал меня за десятку этому, с которым ты ехал. Я и его обманула… – Милена помолчала, бросая косые взгляды на темнеющий в пяти метрах от палатки лес. – Ты не думай, я вполне современная. Но должна же быть мера.
Я слушал Милку и мысленно сравнивал ее с загадочной пастушьей сумкой – растением, известным своими целебными качествами врачам Древней Греции и Рима. Только чуткий нос старателя улавливал в синих тонах запаха неприхотливого крестоцветного еле различимые блики желтого с зеленью – цвет запаха камфарного лавра. Пастушья сумка источает запах, заставляющий человеческое сердце стучать бодрее, увереннее… Тысячу раз прав тот, кто сказал, что женщина – это самое страшное испытание воли. Конечно, я вряд ли выдержу подобное испытание, когда рядом со мной такая соблазнительная женщина, но… прежде надо работать адрес. Иначе я уважать себя перестану.
– Спать-то мы будем? – спросила Милка, кутаясь в кофту.
Я кивнул и полез в палатку.
3
Как и ночью, Милка плескалась в воде нагишом. Вот она подплыла к зарослям осоки, но, словно натолкнувшись на невидимую стену, развернулась и, фыркая, устремилась к берегу.
– Ты похож на ушибленного пыльным мешком! – крикнула она и захохотала.
– Рыбаки… – Я показал рукой на дорогу, по которой шла стайка ребят с удочками.
Она выскочила из воды и повалилась рядом со мной.
– Если уснем – сгорим, – прошептал я. – Солнце-то…
– Спи, – сказала она, надевая символические плавки из прозрачного капрона, и устроилась рядом. – Я твою кожу караулить буду.
Охранитель моей кожи засопел, смешно чмокая губами. Я осторожно повернулся, чтобы не разбудить, дотянулся до рубашки и прикрыл ею спину девушки.
Пацаны то и дело подбегали к берегу у нашей палатки, чтобы накопать червей. Но не черви их интересовали – они пялились на нас, вернее, на Милку. В одном из ребят я узнал вчерашнего знакомого, Василия.
– А фотки я в тайник сунул. Может, сюда притащить? – спросил он. – А вы матерные частушки собираете? У нас, когда свадьба, много чего поют. Дядь Жора как врежет в гармонь…
– Таких не надо. Куда их девать?.. А фотки вези сюда.
Милка пошевелилась и подняла голову.
– Ноги жжет, – сказала, приподнимаясь на локтях. Повернула голову к Василию и, кутаясь в рубашку, села. – Понравилась сестре сгущенка?
– Вкусная… А к бабе Ане хворый приехал. Лечит его.
«Как быстро все меняется, – подумал я. – Вот и со старухиным клиентом все ясно стало – пациент. А ведь я было подумал грешным делом о покойнике, которого выкапывал Дятел. Чего только не рисует воображение старателя, испытавшего на себе гипнотическую силу способных ворожей!» Однажды я был свидетелем того, как немощная, не держащаяся на ногах без помощи палки старуха села на метлу и взмыла к небесам, через минуту превратившись в еле заметную точку. Неопытный, оторопевший, я почувствовал в тот момент боль в животе и слабость в коленях. Наверное, я даже что-то выкрикнул. «Не ори, малахольный, – спокойно сказала старуха, возникшая передо мной. Оперлась на ручку метлы, а может быть, на обыкновенную палку. – Всю нечисть в лесу перепугаешь». Она и не собиралась никуда лететь. Но мне, впервые столкнувшемуся с подобным проявлением гипноза, трудно было поверить в материальность происходящего. Помню, отскочил от клокочущей смехом колдовки и все пытался разглядеть в небе что-то сверхъестественное. «Нет там ничего, – прошамкала она, поскучнев лицом. – И быть не может». – «Так я же сам…» – «Сказка это… Откуда, думаешь, сказки-то?»
– К ночи дождь будет, – сказал Василий. – Травой пахнет… Утром за земляникой ходил. Появилась. Правда, мало пока.
Милка натягивала брюки. Василий, глянув на открытые до ягодиц бедра девушки, покраснел и отвернулся.
– Пойду я, – сказал он, поднявшись.
Несколько минут мы сидели спинами к солнцу, вдыхая сильный запах травы.
– Я на разведку… – сказал я, решив еще раз сходить к жилищу Архелаи-Анны.
– Только недолго. – Она повернулась лицом к солнцу.
Мне всегда нравилось бродить по лесам черноземной полосы. Где-то здесь, на этой земле, жили племена сколотов – протославян. Может, именно они рассеивали по лесам пахучий чабрец, желая умилостивить богиню Морену, чтоб отвела болезнь, мор, защитила от всякой напасти. Кто знает, может, вот тут, под ногами, запрятан в земле сосуд из благородного металла с прахом вождя, ведь писал же Иегуда Гадаси: «И когда кто-нибудь умрет, сжигают его вместе с его праздничными одеждами…
и берут пепел этого мертвеца и кладут в серебряные и золотые сосуды… и зарывают этот сосуд…» Я даже нагнулся и ковырнул сучком прелые листья, словно тотчас блеснет драгоценным светом бок древнего сосуда.
До старухиного жилья осталось чуть более двухсот метров. Я присел, собирая чувства в комок, отбрасывая всякую постороннюю мысль. Мои уши должны моментально отличать шум леса от звуков человеческой речи. Медленно, очень медленно обостряется обоняние… В такие минуты мне кажется, что я начинаю видеть спиной и могу слышать ультразвук, как кошка. Я – часть окружающего меня леса. У меня своя партия в хоре трав, деревьев и кустов. Я – растение, животное, человек.
Вот она, изба. Теперь уже без сомнения улавливаю ноздрями нежное сопрано родиолы… Дикий боярышник не беспокоит меня острыми шипами – я брат ему… Долговязый худой мужчина в спортивном костюме полет грядку с ядовито-зеленой травой. По двору ходят ленивые куры… «Прав Васька, – подумал я, внимательно глянув на сгибающиеся листья папоротников, – ночью будет дождь». Минут через десять мужчина отбросил тяпку, потянулся, хрустя костями, и пошел в сарай. Вышел с ворохом травы, которую разложил на завалинке и начал сортировать: наберет пучок, свяжет его ниткой и вешает на крючок в стене.
