Саймон Браун - Наследство. Огонь и меч
— Как он? — обратился Линан к Камалю.
— Он дышит почти нормально, — с видимым облегчением ответил Камаль. — И вдобавок, смотрите, кровотечение совсем прекратилось.
— Королева сотворила настоящее чудо, — заметил Эдейтор.
— Для Камаля королева сделает все возможное, — отозвался Линан.
— Ваши слова ясно показывают, как мало вы знаете о своей родной матери, — с горечью произнес Камаль.
ГЛАВА 3
Камаль проснулся с обычной готовностью к действию, едва не свалившись при этом со стула. Он заснул, сидя в неудобной позе, прислонив голову к стене под каким-то немыслимым углом, и теперь его затекшая шея отчаянно ныла. Он поднялся на ноги и подошел к кровати, на которой лежал Эйджер. Эйджер все еще спал, но теперь его сон уже не казался сном умирающего.
Несмотря на то, что огонь в камине давно погас, и в комнате стало холодно, Камаль ощутил потребность в глотке свежего воздуха. Он подошел к единственному окну и распахнул деревянные ставни. В ночной темноте перед ним спала Кендра. Где-то у восточной стены города можно было разглядеть слабый свет. Камаль мог различить море прямо за гаванью, где на волнах мерцали фосфоресцирующие следы рыбацких лодок, возвращавшихся в город, — хотя ни самих лодок, ни их парусов невозможно было разглядеть на фоне безбрежной черной воды.
Он вернулся к постели Эйджера и стал пристально вглядываться в его лицо, пытаясь припомнить, каким оно было много лет назад. В то далекое время, когда оба они были молоды, и их переполняла энергия — унесенная жестокой войной, страшными ранами и потерей их любимого генерала.
Камаль не видел Эйджера около пятнадцати лет и давно считал его погибшим; однако последней ночью они снова встретились против всяких ожиданий, и Эйджер едва не умер у него на руках. Размышляя об этом последнем витке судьбы, Камаль испытывал горечь.
Его поразила острота собственных ощущений. Ему и прежде приходилось терять друзей, а его дружба с Эйджером в далекие времена Невольничьей войны была рождена скорее обстоятельствами, нежели личными свойствами. Тем не менее сейчас ему казалось, что дружба, пронесенная сквозь страшную войну со множеством горьких поражений и славных побед, сопутствовала и долгим годам прочного мира, в течение которых Камаль постепенно понял, как мало у него друзей на этом свете.
Из внутреннего двора донеслись звуки, среди которых можно было различить топот тяжелых башмаков по булыжнику и оклики стражников. Он расслышал громкую команду: «На караул!», которую отдавали только в честь кого-то из членов королевской семьи. Должно быть, это старший сын Ашарны Берейма возвращался из своей дипломатической миссии — поездки по королевским владениям в Хьюме, одной из наименее предсказуемых областей, о которой Ашарна предпочитала говорить поменьше. Миссия эта была весьма щекотливым делом, и Камаль мысленно взмолился о том, чтобы Берейма, суровый, точно зимний ветер, успешно с нею справился.
Он вновь взглянул налицо спавшего Эйджера. Теперь оно выглядело спокойным, хоть и было сплошь изрезано шрамами — наградами за верную службу королеве Ашарне. Неожиданно Камаль ощутил странное предчувствие какой-то неведомой опасности, отдаленной, но грозной. Он попытался отогнать его, однако оно уже заняло прочное место в его сознании, тягостное и неопределенное.
Задыхаясь, Арива вырвалась из остатков сновидения. Диким взглядом она оглядела свою спальню и закуталась в простыни.
Несколько секунд ей понадобились для осознания, что она находится в собственных покоях. Когда это удалось, она откинулась обратно на кровать, дрожа всем телом в предрассветной мгле.
Черные крылья кошмара, заставившего ее проснуться, все еще окутывали память. Ей приснилось, будто море поднялось над Кендрой и над всем полуостровом, на котором стоял город, вода перехлестнула через высокие городские стены, разлилась по узким улочкам, хлынула во дворец. Она поднималась и поднималась. Она увидела барахтавшуюся в воде мать, королеву Ашарну; намокшая одежда и тяжелые Ключи Силы неумолимо тянули королеву вниз. Потом откуда-то появился сводный брат Аривы Берейма, он протянул руку королеве, и их пальцы сомкнулись. На какое-то мгновение показалось, будто Берейма сможет вытащить мать из бурлившего потока — однако сила морской воды была велика, и вот его пальцы ослабли. Арива видела, какое напряжение отразилось на его лице, когда он пытался удержать руку королевы, потом ее пальцы, мокрый рукав ее рубашки…
— О боже! — Арива крепко обхватила колени руками, всхлипнула и не смогла сдержать слез, покатившихся по щекам. Ей было стыдно за свою слабость, но сновидение было таким ужасным, таким пугающим.
Девушка заставила себя выровнять дыхание и прекратить плакать, после чего соскользнула с кровати. Она раздула тлевшие в камине угли, добавила к ним несколько небольших поленьев. Пламя медленно разгоралось, набирая силу, от камина стало исходить тепло, и вместе с этим последние обрывки ужасного сна покинули ее сознание, оставив после себя лишь ощущение неясного беспокойства о будущем. Однако принцесса Кендры Арива не верила в предчувствия и пророчества. Энергично тряхнув головой, она отбросила остатки беспокойства и принялась одеваться, раздумывая о том, что же все-таки заставило се проснуться. Она смутно припомнила стук копыт и всадников, легким галопом круживших по внешнему двору, — но не могла определить, было ли это частью ее сновидения.
Арива подошла к узкой двери, выходившей на балкон, и, распахнув ее, окинула взглядом раскинувшийся внизу внешний двор. В конюшне стояло несколько лошадей — значит, всадники ей не приснились. Мелькнула непрошеная мысль о том, что и все остальное могло быть реальностью; по спине девушки пробежал холодок.
Солнце уже стояло высоко над горизонтом, когда Линана разбудил его слуга Пайрем. Слуга, не произнося ни слова, держал одежду своего хозяина, пока тот одевался. Затем он помог ему затянуть пояс с прикрепленным к нему небольшим ножом.
Линан взглянул на свое отражение в зеркале. Его вполне устраивало то, что он видел. Пусть он не был таким же высоким, как его сводные братья, однако его плечи были достаточно широки, а впереди его ждали несколько лет, в течение которых он мог бы еще подрасти. Он не имел ничего против собственного лица — не такого уж и красивого, однако и не настолько страшного, чтобы у детей при виде его замирали сердца. Он пошевелился, и отражение в зеркале сместилось. Линана позабавила реакция Пайрема: вот уж чья физиономия могла нагнать страху даже на закаленного воина. Ростом слуга был с Линана — тощий, как шпага, с головой, по форме напоминавшей какие-то нелепые ножны. Этим утром губы Пайрема были плотно сжаты.
