Евгений Немец - Корень мандрагоры
В ее схеме порядок отсутствовал вовсе, вместе с игрушками. Но когда тебе шесть лет, такое не объяснить даже себе, не то что убедить рассерженную мать. В конце концов я пожимал плечами и шел убирать игрушки, делая зарубку на древе моих пока что неразрешенных вопросов. Мать же провожала меня напряженным взглядом, недоумевая по поводу спокойствия сына. В семьях ее подруг она часто наблюдала совершенно про–тивоположную реакцию детей на требование родителей: сле–зы, истерики, катания по полу etc. Она видела это так часто, что подсознательно считала подобное поведение практически нор–мой, вернее, куда нормальнее моей толерантности и непротив–ления. Возможно, в семейной жизни ей не хватало театрально–сти, не хватало повода разыграть увлекательную драму «Отцы и дети», воспоминаниями о которой можно было бы делиться с подругами, украшая свои монологи, словно праздничный торт цветами из взбитых сливок, увлажнением глаз и выразитель–ной мимикой. В какой-то мере это заменило бы маме зрителей и овации – все же искусство рассказчика сродни искусству ак–тера. Маме не хватало выплеска переживаний, кипящих в ее душе и требовавших выхода, когда факт их проявления стано–вится важнее причин, их породивших, потому что превращает–ся в бурлящий гейзер – феномен, который захватывает и заво–раживает сам по себе. Мама была человеком, переполненным чувством неудовлетворения, настолько сильного, что ей было необходимо время от времени сливать его избыток во внешний мир. Драматический кружок, который она посещала в студен–ческие годы, справлялся с задачей сублимации, но потом он закончился, как и годы оптимистичной юности, великой актри–сы из мамы не вышло, зрители в лице мужа и сына на долж–ность рьяных поклонников ее таланта до требуемого уровня не дотягивали, и даже с подругами невозможно было поделиться трагедией семейных отношений, потому что этих трагедий по–просту не было. Папа всегда чувствовал грань, после которой размолвка превращается в скандал, и старался ее не пересту–пать, я же и вовсе не откликался на отрицательные посылы, так что неудивительно, что мама считала мое поведение издева–тельством. Мама… чуткая, заботливая, улыбчивая в хорошем настроении и нервная, раздраженная, склонная к визгливому крику – в плохом. Она любила меня и папу, но по сути была не–счастной женщиной, потому что даже для женщины любовь и счастье далеко не одно и то же.
Я не испытывал дискомфорта по поводу маминых требований. Инъекция вселенского умиротворения, которую мне привил ржа–вый гвоздь, надежно защищала меня от вирусов переживаний, так что в моменты проявления маминой раздражительности я ос–тавался невозмутим. Лет десять спустя я начал понимать, какую именно реакцию мама ждет от меня, и стал ей подыгрывать, и это, при кажущихся внешних разногласиях, сблизило всех нас. Но сделать подобный анализ поведения взрослого человека, когда тебе всего-навсего шесть лет, вряд ли кому-то под силу. Я оставался ребенком, мама – несчастной женщиной, а Вселен–ная – Вселенной.
Сама же мама, как и все женщины вообще, к анализу была не склонна изначально. Но травма моей ноги и ее следствие –изменение характера – были слишком примечательными факта–ми, чтобы она не смогла уловить между ними связь. Мое пове–дение ее тревожило, к тому же она, творческая натура, помни–ла ужас, охвативший ее от созерцания картины поистине апокалипсического размаха: в лучах заходящего солнца, пы–лающего золотыми отблесками поверх латанных ржавым же–лезом крыш, ей навстречу, оставляя на траве пунктир из алых клякс, прихрамывая, ковыляет ее кровинушка, плоть от плоти ее, воплощение смысла материнского начала – сын. Ковыля–ет, а вся его левая нога ниже штанины измятых шорт выкра–шена бордовой краской, и блики заходящего солнца бродят по ней, текут в такт движению, и кажется, что с ножки ее ре–бенка содрали кожу… Но хуже всего другое: лицо сына, кото–рое должно нести печать муки и жажду утешения как после–дний завершающий штрих этой трагической сцены, вовсе не искажено гримасой боли, не ужасает ликом страдания, напро–тив – оно расслаблено и даже улыбается… Эта сцена не укла–дывалась в сознании мамы, а потому была для нее пугающей и невозможной, о чем она и пыталась жаловаться мужу. Но отец не разделял ее страхов. Зная тягу жены к гиперболам, он игнорировал ее опасения, считая, что в данном случае они вы–ходят за рамки здравого смысла и даже смахивают на пара–нойю. Тем не менее, как только рана зажила, мама потащила меня к невропатологу.
Обладатель резинового молоточка не нашел в моей нервной системе отклонений и посоветовал моей родительнице не бес–покоиться и даже радоваться тому, что у нее такой уравнове–шенный сын. Мама с сомнением выслушала эти заверения, взя–ла меня за руку и направилась в кабинет психиатра. Там нас встретил забавный дед с седой бородкой, доброй улыбкой и хитрыми глазами. Он показывал мне какие-то картинки, зада–вал кучу вопросов, что-то быстро и неразборчиво писал. Нако–нец сказал маме, что опасаться нечего, ибо мальчик сообрази–телен и любознателен, в себе не замкнут, а стало быть, никаких отклонений в развитии нет. Я был здоров, и маме пришлось с этим смириться.
С этим диагнозом я и отправился в первый класс. И не пото–му, что в школе сомневались в моем психическом здоровье, а потому, что по этому поводу беспокоилась мама.
Панельные стены со сквозными отверстиями для электри–ческих розеток – вовсе не преграда, а скорее проводник зву–ка. Я часто слышал, как родители, выждав полчаса тишины, принимались скрипеть пружинами матраса и учащенно ды–шать. Несколько минут спустя отец уже не дышал – приглу–шенно хрипел, так, словно хрип прорывался сквозь плотно сжатые зубы, а мама жадно хватала ртом воздух и потом вдруг расслаблялась в тихом стоне. Следом затихал и отец. Потом они что-то еще говорили друг другу, что-то совсем тихое и лас–ковое, и это сбивало с толку и даже было немножко обидно, потому что казалось, что родители скрывают от меня какую-то важную тайну. Но на следующее утро я видел на лицах родителей счастливые улыбки, и какое-то шестое чувство подсказывало мне, что об услышанном ночью лучше помал–кивать. Тогда я уже понимал, что есть науки, которые жела–тельно постигать самому. К тому же родители были доволь–ны, а значит, в семье наступала гармония. Отец с большим энтузиазмом отвечал на мои вопросы, а мама не требовала, чтобы я убирал игрушки. Красота… Так что если я слышал это, то, конечно, слышал и диалоги, даже если родители го–ворили шепотом (потому что скрип матраса не мешал). Как, например, разговор поздно вечером накануне первого сен–тября.
– Я не знаю, я так боюсь! – тихонько воскликнула мама, и я отчетливо представил, как она прикрыла глаза и приложила ла–донь тыльной стороной ко лбу. – Он не похож на других детей. Как он там будет с ними?!
