Лиланд Модезитт - Башни Заката
Беседа заканчивается. Маршал, с привычным бесстрастием на лице, встает, и Креслин позволяет себе несколько расслабиться.
— Завтра, — обращается к нему уже поднявшаяся со своего места Эмрис, — начинаешь упражняться с Хелдрой. На клинках. Это тебе пригодится.
Она кланяется менестрелю и Ллиз, которая поворачивается к брату с недоуменной улыбкой. Креслин пожимает плечами.
— Думаешь, мне что-нибудь объясняют? Я ведь всего лишь мужчина.
Менестрель снова прикладывается к кубку. Консорт и маршалок поднимаются; Ллиз делает знак сидящей внизу стола стражнице.
Креслин направляется к себе по внутренней лестнице. Насчет отдыха менестреля сестра сумеет распорядиться и без него.
VIII
Рыжеволосая женщина с железными браслетами на руках всматривается в зеркало. Губы ее поджаты. Поверхность затуманивается, колышется, но никакого изображения так и не появляется. Через некоторое время она теряет способность сосредоточиваться и погружает запястья в стоящее рядом с ее креслом ведерко.
Ее вздох заглушается шипением пара.
Спустя некоторое время, уже вынув из прически гребни и распустив длинные рыжие волосы, она рассматривает стоящий на богато инкрустированном столе собственный портрет. Риесса настояла на том, чтобы художник изобразил ее коротко остриженной, хотя она отнюдь не преклонялась перед распространившейся в Сарроннине военной модой. Ее сестра, тиран, полагала, что правдивость образа — ничто в сравнении с политической целесообразностью.
Рыжеволосая тянется пальцами правой руки к левой в непроизвольной — и, как давно понятно, — безнадежной попытке унять зуд. Кажется, будто ее кровь бурлит. И ревет ветер… Или это разыгралось воображение?
— Это по-прежнему усиливается, верно?
Вопрос исходит от только что вошедшей женщины. Голос ее холоден, как и весь облик. Даже светлые волосы как будто покрыты инеем.
— Я ничего особенного не чувствую, — лжет рыжеволосая.
— Неправда.
— Значит, неправда. Можешь меня повесить, тебе бы наверняка этого хотелось. А то, что ты мне предлагаешь, — просто иные узы, возможно, даже худшие, чем эти!
Она вскидывает руки, и браслеты соскальзывают с запястий, открывая зарубцевавшиеся шрамы. Миг — и руки опущены, а рубцы снова скрыты под шелковыми рукавами.
— Так ты по-прежнему не сдаешься?
— Как я могу? — рыжеволосая смотрит себе под ноги, и, пока она вновь не поднимает взгляда, в комнате царит молчание. — Я думала… вспоминала… Ведь раньше и вправду… Мы играли с тобой во внутреннем дворе, и ты буквально бесилась из-за того, что я находила тебя, куда б ты ни спряталась. Но тогда ты и смеялась, во всяком случае, время от времени…
— Тогда мы были детьми, Мегера.
— Разве мы не остались сестрами? Или твое возвышение сделало меня незаконной?
— Белые всегда незаконны. В соответствии с Преданием.
— Разве я стала другой лишь потому, что у меня проявился Белый дар?
— Так вопрос никогда не ставился, — белокурая качает головой. — Во всяком случае, переговоры с Западным Оплотом могут предложить тебе выход.
— Выход? Ты хочешь сказать — порабощение! Я — и какой-то обычный мужчина! Как родная сестра может пойти на это?
— Ты находишь мое решение несправедливым?
— Когда и с кем ты поступала справедливо, Риесса?
— Я действую в интересах Сарроннина, — белокурая женщина пожимает плечами. — И в любом случае так честнее. Ни к герцогу Корвейлу, ни паче того к маршалу Дайлисс у меня доверия нет.
— Ты не доверяешь маршалу, самой грозной воительнице в Кандаре? Надо же, какой скептицизм!
— Не столько скептицизм, сколько обычный практицизм. Дайлисс бьется самозабвенно и, ручаюсь, любит так же отчаянно, как и сражается. А он ее сын.
— Ты думаешь, она тебе откажет? — Мегера хрипло смеется.
— После того, как ты подбила на это Дрерика? После случившегося — видела, как отреагировал Креслин?
— Креслин почти так же хорош, как страж.
— Лучше многих из них, судя по тому, что я видела, — тиран улыбается.
— Сам он так не считает.
— Думаешь, Дайлисс позволит ему об этом узнать? Но не важно: судя по вестям из Сутии, Керлин и Блийанс там едва ли примут волка в овечьей шкуре. В качестве предлога они сошлются на Предание.
— По-твоему, это всего лишь предлог? Да ты еще большая лицемерка, чем суровая Дайлисс или высокородный Корвейл!
— Ни одна из нас не жила во времена Рибэ.
— Вам повезло.
Тиран улыбается.
— И тебе тоже. Если бы я действительно верила в Предание и демонов света…
— Пожалуйста, не напоминай снова.
— Ты можешь уловить, что он чувствует?
— Я уже говорила тебе, что ничего не улавливаю. Так что можешь опять приниматься за свои козни.
— Я ведь делаю это и ради твоего блага, сестра. При той мощи и ярости, что бушуют в тебе, кто еще выстоит? Невзирая на браслеты.
— А что будет с нами, когда я забеременею?
— Ты? Без моего согласия? Ну уж уволь!
— По-моему, речь шла о клинке, лучшем, чем любой из твоих. Ты ведешь себя так, словно у меня есть какой-то выбор.
Последние слова остаются без ответа: белокурая сестра уже ушла.
Рыжеволосая окидывает взглядом ажурные, но прочные решетки, ограждающие ее покои, смотрит на обитую сталью дверь.
Может, послать за Дрериком? По крайней мере, это в пределах ее возможностей. От этой мысли у нее закипает кровь. Но женщина лишь качает головой, позволяя бушующей в ней грозе пролиться всего-навсего двумя слезами.
IX
Сидя перед самым большим окном, Креслин перебирает струны маленькой гитары, уверенно держа искусно сработанный из ели и розового дерева инструмент. Пальцы его, пожалуй, слишком сильны для музыканта. Впрочем, ему известно, что форма пальцев мало соотносится с мастерством исполнителя.
Обстановку его комнаты составляет узкий письменный стол с двумя ящиками, платяной шкаф высотой в четыре локтя (на добрых три локтя ниже тяжелого, обшитого деревом потолка), два кресла с подлокотниками, зеркало в человеческий рост и двуспальная кровать без балдахина. На покрывающем ее зеленом стеганом одеяле серебром вышиты ноты. Массивная дверь запирается изнутри на засов. И дверь, и мебель, отполированные временем, сделаны из красного дуба. Работа умелая, но простая, без резьбы или инкрустаций. Мягкими здесь можно назвать разве что кресла: на них лежат потертые зеленые подушки.
«Трамм!»
Одна-единственная нота (его взору она представляется серебристой) вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении с гранитной стеной, не съеживается в точку и не исчезает.
Едва ли хоть когда-либо ему удастся извлечь из инструмента золотистую мелодию, такую, какие играл музыкант с серебряными волосами, о котором запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных гитаристов Слиго являли не само золото, а лишь легкое его касание.
