Галина Романова - Властимир
— Что-то давно его нет, — откликнулась от печи женщина. Все это время она хлопотала по хозяйству, не вмешиваясь в разговор мужчин. — Я уж все сготовила…
Чистомысл прикрыл глаза, нахмурился, сжимая кулаки на коленях.
— Идет он, — сказал негромко. — У ворот уж… Встречай, мать! Что-то быстро вернулся, как бы пустой не пришел!
Тут стукнула воротина, что была сделана с наклоном, чтобы сама, своей тяжестью, захлопывалась за входящим. Хозяйка оторвалась от печи, выпрямилась, но не успела и шага сделать, как отворилась дверь и вошел отрок лет двенадцати с корзиной, в которой был обмотанный тряпицей кувшин с заткнутым горлышком.
Отрок был в холщовой рубахе и штанах, но на ногах, чему немало удивился Буян, были у него сапожки, сшитые по его мерке, и явно не дома, а купленные на торгу. На плечах мальчика висел короткий, тоже под его рост, лук с колчаном стрел и козий плащ. Льняные волосы слегка топорщились от быстрой ходьбы, а серые глаза на усталом лице горели тем же светом, что и у отца.
Войдя, отрок кивнул отцу, поклонился матери и поставил корзину на лавку у входа. Ловким движением сбросив с плеча лук и колчан, он по-мужски скупо мотнул головой назад:
— Я там дичину принес, мать…
Женщина все поняла, перехватив взгляд Чистомысла, и быстро вышла.
Когда дверь отгородила ее от мужчин, волхв спросил сына:
— Есть, Мечислав?
Отрок поправил пояс и подошел ближе:
— Пуст ушел, не дуст вернулся.
— Где нашел?
— Не там, где ты сказывал. Подалее, у самого Светлого озера. Кабы не птицы, век бы не сыскал.
— А та ли?
— Проверено.
— Ну, давай, достань!
Буян забыл про свою хворь, с интересом слушал их разговор. Он еще не мог догадаться, что искал в камышах у озера отрок.
А тот вернулся к корзине, достал из нее кувшин, бережно прижимая к себе, поднес отцу. Чистомысл стал разматывать тряпицу, освобождая кувшин. Мечислав же принес чару.
Когда тряпица была снята, Буян подивился, что круглые бока кувшина запотели, словно его только что вынесли из погреба на яркий полдень. Даже отсюда чувствовался холод.
Когда Чистомысл откупорил горлышко, оттуда поднялся облачком пар, а края покрылись инеем. Мечислав подставил чару, и волхв наклонил над нею кувшин.
Буян глядел с любопытством и волнением. Он никак не мог взять в толк — чего можно было набрать столь холодного в кувшин в такую теплынь. Воображение рисовало кровь убитого отроком Мечиславом чудовища, тягучую и темную, как хмельные меды на пирах в родном Новгороде, но в чару тонкой струйкой полилась… с виду обычная вода.
В избе наступила тишина — затихла даже девочка в зыб-ке. Слышно было только, как журчит вода. Мечислав поджал губу — видно, кусал холод руки, но чару держал отрок ровно, глаз не сводя с воды.
Наполнив чару до краев, Чистомысл бережно поставил кувшин на пол и, взяв чару из рук сына — тот сразу принялся дуть на покрасневшие пальцы, — протянул ее Буяну с приговором:
Ты возьми испей, добрый молодец,
Ты Буян-гусляр да Вадимович!
Ты испей воды всю до донышка,
Всю до донышка с первой капельки.
Уж как в цвет-воде сил не мерено,
Жизней в ней — что листьев на дереве.
Тайна цвет-воды не разгадана,
Где течет она — тайна тайная.
Где исток ее — нам не ведомо
И где устье — про то не сказано.
Силу все дает цвет-вода жива
И взамен ничего не потребует…
Чара была перед новгородцем. Зачарованный голосом Чистомысла, Буян потянулся к ней, забыв, что не чует рук. Но он не поверил своим глазам и чуть не закричал, когда рука медленно поднялась, как чужая, и приняла сосуд на ладонь.
По пальцам пробежал холод. Чуть не выронив чары, Буян в последний момент придержал ее другой рукой. Мечислав поддерживал его за плечи, помогая приподняться.
— Пей, — молвил Чистомысл. — Пей во имя Сварога и Хорса. Ну!
Руки, взяв чару, опять застыли, как неживые. Буян потянулся губами, приник, сделал первый глоток…
Горло ожег нестерпимый холод. Буян закашлялся — все внутри вдруг запылало огнем. На смену холоду пришли жар и жажда. Стремясь охладить пылающее горло, Буян пил большими глотками, чувствуя только, как огонь течет по нутру все дальше и дальше.
Он сам не заметил, как опустела чара. Чистомысл взял ее из ослабевших рук Буяна, а Мечислав помог парню лечь и отошел.
На глазах Буяна лежало словно по раскаленному на углях камню. Внутри же что-то росло. Буян почувствовал, как его тело словно раздавалось в стороны, лезло вон из тесной оболочки, с треском рвало ее… и он наконец взлетел.
Он закружил над ложем, и стены завращались, расступаясь. Гусляр воспарил к небу, увидел с высоты лес до самого края земель, реки, вьющиеся голубыми змеями, степи, горы и далекие моря за неведомыми землями, похожие на опрокинутое небо. Потом замелькали перед глазами незнакомые города иных языков, чудные твари земные и морские, земли дикие. Зазвучала чужая речь, волной нахлынули чужие новости и мысли. Буян проник во все — не только в людей, но и в зверей, — воплотился во всех разом, от мала до велика, рванулся вверх, к солнцу, но не выдержал его жара и…
Проснулся он на следующее утро.
Разбудило его легкое прикосновение. Открыв глаза, он увидел, что к нему склоняется Чистомысл. Волхв прижал палец ко рту, приказывая молчать, и глазами указал назад, на спящую за холстом жену. Буян согласно кивнул. Чистомысл наклонился и плеснул в чару из того же кувшина, который так и стоял под лавкой. Наполнив чару, он протянул ее Буяну.
Гусляру сразу вспомнился вчерашний полет. Он испугался его повторения и покачал головой, отказываясь.
— Пей! — сердито шепнул Чистомысл. — Иначе на коня сесть не сможешь.
Буян с тревогой прислушался к себе. На сей раз все было по-другому. Что-то в нем оживало, какая-то сила ворочалась, словно потревоженный медведь в берлоге, перед тем как выскочить и начать крушить лапами охотников. В ногах будто камень лежал, сбросить который ничего не стоило, грудь двигалась тяжело и медленно. Волхв показался Буяну маленьким и хрупким — одним пальцем можно перешибить. Он протянул руку, чтобы потрогать старика и проверить это, но тот чуть отодвинулся и снова протянул ему чару.
Вот ведь упрямый! Буяну стало весело. Он еще посмеется над глупым старичком, а пока глотнет этой водички — от нее силы еще больше будет, тогда он сам себе хозяином станет.
От резкого движения чара едва не выпала из руки, но гусляр удержал ее и осушил одним глотком.
Он ожидал огня, текущего по жилам, пробужденной силы, рвущейся на борьбу, но на языке остался вкус простой родниковой воды. Гусляр вскинул на Чистомысла глаза, прося ответа, но тот просто протянул руку:
