Вера Камша - Несравненное право
Вот этого-то честный гоблин понять не мог. Прикажи ему регент немедля разметать по кирпичику храмы, возжечь костры в честь Истинных Созидателей и перетопить в Рысьве всех клириков Гелани, бравый вояка взялся бы за дело с радостью, не испытывая не малейших колебаний, — зло должно быть уничтожено! Но те, кто говорит о том, что их единственная цель — возвращение Созидателей, решили спрятаться за Церковь! Объявляют Святой Поход, пользуются услугами жирного слизняка Тиверия и его прихлебателей! Этого Уррик пад Рокэ стерпеть не мог. Чем больше он чувствовал себя грешником, прелюбодействуя с замужней женщиной, да еще человеческого рода, чем больше он презирал и ненавидел ее мужа, тем более нетерпимым в вопросах чести и веры он становился. Теперь же удар был нанесен и по последнему оплоту.
Уррик не заметил, как оказался в Высоком Замке, — раздумья съели всю дорогу. Видеть никого, кроме Иланы, не хотелось, но ее он сможет обнять только завтра — им приходилось таиться; и прямой по натуре горец терпел это лишь из боязни навредить любимой. Коротко кивнув своим, воин прошел в зверинец.
Гоблины любят и понимают всяческое зверье не хуже, чем эльфы. Разумеется, это не мешает им быть прекрасными охотниками или снимать шкуры со своих странных горбатых быков, но за пределами неизбежного для обеспечения жизни они всегда будут помогать малым сим: кормить, лечить, защищать… Неудивительно, что заброшенный королевский зверинец незаметно оказался на попечении гоблинских наемников, опекавших зверей в меру своего разумения.
Уррик больше всего любил птиц, с которыми вечно возился, если не нес службу, не встречался со своей возлюбленной и не читал, — в последнее время с подачи Ланки он приохотился к этому столь не подходящему для мужчины делу. Впрочем, читал он опять же в зверинце на голубятне, где его за этим предосудительным занятием никто не видел. Неудивительно, что расстроенный и растерянный гоблин туда и направился, дабы привести свои мысли и чувства хотя бы в относительный порядок. И там же пришла ему в голову мысль, сначала показавшаяся кощунственной, но постепенно полностью захватившая.
Доверенный телохранитель регента Таяны решил написать в Эланд! Доставить почту было просто — среди голубей, которых он каждый день кормил, было несколько почтовых эландских, о чем возвещала табличка на вольере. Да и Илана как-то проговорилась, что, если бы не конфиденциальность письма, она послала бы голубя, а не стала бы подвергать опасности жизнь возлюбленного. Сейчас же главным была не тайна, а скорость.
Уррик больше не колебался. Вырвав из книги чистый лист, он принялся составлять послание, в котором говорилось о сегодняшнем подлоге кардинала и о Святом Походе. Оставшись довольным своим творением, гоблин задумался над подписью, она должна внушать доверие, но ни в коем случае не наводить на его след или, упаси Истинные Созидатели, бросать тень на Илану. Наконец его осенило. Уррик пад Рокэ обмакнул перо в разведенную сажу и старательно вывел внизу эльфийское слово «эмико».[27]
2228 год от В.И. Полдень 21-го дня месяца Зеркала. Эланд. Ветровая бухта.Холодный порывистый ветер бросал в лицо соленые брызги, пробирал до костей, но двоих маринеров[28] причуды погоды нисколько не волновали — они в своих странствиях видали и хуже. Правда, оба давно, слишком давно, не ощущали под собой танец палубы. Один был слишком стар, другого судьба выбросила на берег и заставила заниматься тем, что ему с детства внушало глубочайшее отвращение, а именно политикой. Здесь же, у продуваемых всеми ветрами скал бухты, получившей за это в древности имя Ветровой, моряки чувствовали себя как нельзя лучше; но даже бешеный грохот прибоя не мог заглушить тревоги в сердцах людей, почитаемых самыми отважными в Эланде, а значит, и во всей Тарре.
— Я не знаю, что мне делать, Эрик, — Рене Аррой не жаловался и не просил совета, он просто говорил все как есть. Говорил не столько собеседнику, сколько себе самому.
— По тебе этого не скажешь, — старый маринер с сомнением покачал головой, — я не могу тебе не верить, но все твои приказы и распоряжения кажутся очень толковыми…
— Вот именно что кажутся, — Рене ухмыльнулся уголками рта, — этого я и добивался. Люди уверены, что все в порядке, все делают именно то, что нужно, и мы обязательно победим в приближающейся войне. Мы укрепляем берег Адены, учим моряков драться на земле, выставляем дозоры. Вроде бы все правильно, но я-то знаю, что это бессмысленно.
— Вот как? — Эрик внимательно вгляделся в лицо бывшего своего ученика, а ныне герцога и почти короля. — А мне помнится, ты сумел управиться с такой нечистью, о существовании которой мы раньше не догадывались. Ты ведь боишься, что в этой войне главным оружием будет магия, не так ли?
— Разумеется, боюсь, — Аррой не скрывал своего раздражения, — что значит шпага, даже самая лучшая, против заклятий?!
— Ты забываешь о том, что твоя шпага способна творить чудеса и без всякой магии. А потом, если магия столь уж всемогуща, тебя уже не должно быть на свете. Нет, мужество бойцов и выучка нужны по-прежнему…
— На это и надеюсь, — Рене привычным жестом отбросил со лба прядь волос. Несмотря на стремительно вступающую в свои права зиму, он упрямо ходил с непокрытой головой, подавая не самый лучший пример молодым воинам, особенно из числа таянцев, привыкших к более мягкому климату. — Но все равно мы должны придумать что-то еще… Успокойся, Эрик, я вовсе не считаю наше положение безнадежным, просто магии, с которой мы должны столкнуться, нужно что-то противопоставить, а я пока не знаю что. Не молитвы же Максимилиана. Оно, конечно, тоже не мешает — внушает некоторым веру в победу, а человек уверенный в себе намного сильнее. Но я видел то, что сотворило одно-единственное чудовище с сильным воином в Ласковой Пуще. Я каждый день захожу к Шани, которому не в силах помочь лучшие медикусы, и понимаю, что радоваться-то нечему. Да еще сны эти, — Рене покачал головой, — раньше они мне снились раз или два в год и всегда были связаны с какой-то бедой, а теперь через ночь одно и то же.
— И что же тебе снится? — участливо поинтересовался старый Эрик.
— Какой-то бред. Будто я ранен, умираю и надо мной пролетают какие-то птицы. А я никак не могу их сосчитать… И на этом все кончается… Хотя нет. Теперь снится что-то еще, что-то ускользающее.
— Мне кажется, ты должен вспомнить, — задумчиво сказал старый маринер. — От сна отмахиваться нельзя.
— Твоими бы устами, — отозвался Рене, — но все плывет, я ничего не могу вспомнить…
