Елизавета Дворецкая - Лесная невеста
– А ты будто удачливая? – Зимобор в изумлении хлопнул себя по бедрам. – Не успела замуж выйти, как сразу и овдовела, детей не родила – где же твоя удача?
– Может, в том и удача, что я из Оковского леса домой воротилась. Живая причем. И доля моя здесь, а не там. Не зря мне Кривовой дочери имя дано – сама праматерь племени нашего во мне вновь в белый свет явилась, и мне в ее дому хозяйничать.
Ошарашенный Зимобор не нашелся с ответом. Он знал, что сестра решительна и честолюбива, но то, что она не шутя метит на место прародительницы племени, не приходило ему в голову. А глядя в глаза сестры, он вдруг подумал: а ведь и правда, она и умнее, и удачливее их всех! Был бы он умный, так давным-давно понял бы, почему она не выходит замуж, зачем сидит в Смолянске, чего дожидается. Был бы умный, давным-давно оценил бы ее как противника и подумал, как горю помочь. А ему, как ребенку, отец казался вечным и даже мысли не являлось: а что будет после его смерти? Знал ли князь Велебор о честолюбивых мечтах своей дочери? Или даже… поддерживал их втайне, коли дал ей это имя, позволяющее так много требовать, и не спешил выдать замуж вторично? Да нет, не может быть… А гадать уже поздно.
В трех шагах позади Избраны прямо на земле сидело еще одно доказательство ее предусмотрительности – варяг Хедин, замкнутый мужчина уже в годах, с неподвижным обветренным лицом. Семь лет назад Избрана привезла его с собой из Оковского леса. Ходили слухи, будто свои же варяжские купцы на Оке хотели повесить его за какие-то провинности, но Избрана выкупила его, и с тех пор он охранял ее, как пес, – днем ходил за ней, не отдаляясь более чем на три шага, а ночью спал у дверей. За несколько лет Хедин подобрал несколько крепких мужиков, живших среди челяди Избраны, и обучил их владеть оружем; было их немного, зато это были люди решительные и преданные княжне.
У Зимобора тоже имелась дружина, но он не был готов к мысли, что воевать придется с кровными родичами. Он быстро поднялся с кошмы, шагнул в сторону и исчез в орешнике. Ему хотелось побыть одному.
Избрана прислушивалась, но не услышала его шагов – ни сучок не хрустнул под ногой, ни ветка не хлестнула по плечу. Он будто растворился, и это неприятно поразило ее – не думая об этом, брат все же показал превосходство своего, мужского, воспитания над ее, женским. Но она тут же вспомнила собственный довод: в нынешние времена князю не так уж и надобно лично водить дружину в каждую битву. Змеев двенадцатиглавых что-то давно никто не видел, и враги у кривичей совсем другие – хазарский малик Обадия, например, с деньгами иудейских купцов захвативший власть в Итиле и заключивший под стражу кагана. Что он будет делать дальше? Куда пойдет за данью, чтобы содержать тысячи наемной конницы? Воевать с ним лично смолянскому князю необязательно – ведь и сам Обадия не покинет дворца, а в бой пойдут наемные воины-степняки. Чтобы уцелеть, князю гораздо полезнее думать головой, чем весь день прыгать по двору с мечом и топором.
А Зимобор уходил все дальше, вглубь леса, пока не споткнулся о корягу, прикрытую зелеными хвостами пышных папоротников. На эту корягу он и сел, оперся локтями о колени и задумался. Вспомнилось, как в детстве, еще находясь под присмотром нянюшек, они с Избраной, бывало, делили какую-нибудь игрушку, тянули ее каждый себе и кричали: «Мое! Нет, мое!» Доходило даже до драки. Избрана и в детстве была сильной, решительной и упрямой. Плакала она, только если никак не могла добиться своего. И сейчас еще у Зимобора на подбородке белел тонкий, но заметный шрам, вынесенный из этих детских стычек с сестрой. Как именно это случилось, ни он, ни она не помнили, да Зимобор и не распространялся об этом – пусть принимают за след боевой раны. Но ведь сейчас они делят не игрушку – власть, а это судьба каждого из них и судьба всего племени в целом. Не верилось, что все так всерьез. Но вместо злости и досады на Избрану, вдруг из сестры ставшую злейшим врагом, Зимобор ощущал только злость и досаду на судьбу, которой почему-то захотелось столкнуть их лбами. Почему смерть общего отца непоправимо разделяет их, вместо того чтобы крепче связать продолжателей рода? Весь мир, в котором это происходило, казался неправильным, словно длинный дурной сон. Как будто он зашел, сам не заметив, в Навий мир, где все перевернуто и нелепо, и теперь мучительно ищет дверь обратно в Явь. Где его прежний мир, как в него вернуться?
Когда княжеские дети высаживались из ладей, смоляне встречали их на пристани, но стояли молча, только кое-где причитали женщины. Народ собрался со всей ближней округи, где было разбросано немало весей и все уже знали горестную новость. Осиротевшее племя с надеждой смотрело на тех, кто отныне будет его защитой… но кто именно? Люди неуверенно переводили взгляд с одного из детей Велебора на другого, словно искали того, за кем им теперь следовать и на кого надеяться. Основная тяжесть внимания и поклонения еще не определилась, она была как вода, катающаяся по ровному месту и не знающая, в какой угол течь. Перед смолянами были двое мужчин-воинов и одна женщина, носящая имя прародительницы племени. На Избрану тоже смотрели с ожиданием, и Зимобор отметил про себя: не так-то беспочвенны ее притязания, как кажется.
Еще только подходя к дому, они услышали причитающий женский голос. Тело находилось в бане: обмытый и обряженный в лучшие одежды, покойный лежал на меховых одеялах, его мертвые руки были украшены серебряными браслетами и перстнями – варяжские торговые гости платили такими вещами за проезд по волокам. Но его тело было уже не более чем одеждой, которую душа сбросила и теперь смотрит на нее извне, как любой, сняв платье, стал бы на него смотреть со стороны…
На открытом окошке висело вышитое полотенце, одним концом наружу – именно оно служит прибежищем душе, пока она не нашла дорогу на Тот Свет. На лавке рядом был положен хлеб и стояли две чаши: в одной была сыта, то есть мед, разведенный водой, а в другой просто чистая вода – душе умыться. Здесь же сидели несколько женщин во главе с княгиней Дубравкой. Нельзя сказать, чтобы при жизни княгиня с мужем очень ладили, но княгиня хорошо понимала, в чем ее долг. Ее лицо от плача выглядело смятым, глаза опухли, и голос, когда она шепотом поздоровалась с детьми, оказался сорванным от причитаний.
Войдя, Избрана вскрикнула, бросилась к лавке, упала на колени и запричитала. Зимобор постоял немного и вышел.
Он вернулся поздним вечером, когда княгиня с дочерью ушли. Наступала последняя ночь, которую покойный проведет в родном доме. Горела лучина, почти ничего не освещая. На трех лавках сидели три старухи, по обычаю обязанные «сторожить душу», и пели заунывными тонкими голосами:
