Александр Бушков - Колдунья
Ольга колебалась какое-то время, но потом решилась. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы отступать – особенно теперь, когда в небе сияла полная луна. Она чувствовала, что если сейчас отступит, потеряет кураж, в другой раз может и не решиться на подобное предприятие…
А посему она звонко откашлялась и двинулась к воротам, нарочито громко шагая. Ругань сразу смолкла, все повернулись к ней, а узнав, принялись, смущенно покряхтывая в кулак, отступать бочком-бочком, исчезая в тени. Данила развел руками:
– Это мы так, барышня, промеж себя, сплошные глупости…
И наладился было следом за остальными, но Ольга проворно поймала его за полу архалука, и вырываться он, конечно же, не решился, замерев всей своей медведеподобной фигурой в позе почтительной и выжидательной.
– Что у вас тут? – спросила Ольга.
– Да эх… – он замолчал. Повертел головой. – Чистая комедия, барышня. Этому прусскому немцу приспичило, оказывается, посмотреть настоящую псовую охоту…
– Так ведь не время, – сказала Ольга.
– А я что говорю? Никак не время. Но немец важный, его сам государь принимать будет в видах дипломатии… Короче, завтра князь решил устроить охоту – как бы настоящую, по всем правилам, только немец, понятно, знать не должен, что ему будут изображать театр… – Данила досадливо покрутил головой, превеликим усилием воли удерживая в себе простые народные слова. – Мы люди маленькие, наше дело сторона, ежели его сиятельству так нужно, изобразим в лучшем виде, только получится-то истинное безобразие… Кто ж из охоты театр делает? Эх, кандибобер… Жили без дипломатии столько лет, и дальше б жить столь же беспечально, да никогда не знаешь, с какого дерева шишкой тюкнет по маковке… Нам-то что, мы люди исполнительные, просто с души воротит, уж простите на откровенном слове…
– Могу себе представить степень возмущения вашего… – сказала Ольга сочувственно.
– Не то слово, барышня, тут никакой степени не хватит…
– Заседлай Абрека, – сказала Ольга. – И забудь, что меня видел. Не конюха же будить?
– Оно, конечно…
– Ну?
Неизвестно, что там Данила себе думал, но он, покачивая головой, послушно направился в конюшню. Ольга ждала, нетерпеливо притопывая ногой. Что стремянный кому-то проговорится, она не опасалась. Величайшим достоинством княжеского поместья было то, что в нем полностью отсутствовало бабье: ни властной супруги, ни ехидины тетушки, ни приживалок, обожающих сплетничать и наушничать. Женщины среди прислуги имелись, конечно, в немалом количестве, но не было вышепомянутых и подобных им, подходивших под категорию «вредного бабья», как это однажды поименовала Татьяна. Бригадирша была не в счет – отроду не сплетничала и не наушничала. По этой причине жизнь поместья в некоторых отношениях была крайне привлекательной – что позволяло Ольге с Татьяной в великой тайне вытворять многое, немыслимое при других обстоятельствах в другом обществе. Меж собой, конечно, ловчие, псари и прочая публика, состоявшая под началом Данилы, не удержатся от пересудов, но давно известно, что дальше них это так и не пойдет…
Довольно быстро Данила вывел заседланного Абрека. Подал Ольге поводья. Она привычно нашарила стремя носком сапога, взлетела в седло, перекинула поводья через голову коня.
Данила топтался рядом, словно бы невзначай положив руку на седло. Помявшись, сказал негромко, будто рассуждал вслух сам с собой:
– Не след бы, барышня, ночами одной ездить. Разбойнички заегозили.
– Васька Бес? – спросила Ольга. – Тот самый, знаменитый и легендарный? Данила, он вообще-то существует в природе? Сдается мне, что народная молва придумала этакую собирательную фигуру, которой все и приписывают. В округе и правда пошаливают, я верю, но, подозреваю я, мелкие делишки ничтожных проказников приписывают Бесу и раздувают до небес.
– Зря вы так, барышня, – угрюмо сказал Данила. – Васька Бес точно есть. Самая натуральная гнусная персона. Уж я-то знаю. Его сиятельство, наслушавшись жалоб, неделю назад мне велели взять поболее молодцов и изловить Беса к чертовой, простите на худом слове, матушке…
– И что же не поймал? – с любопытством спросила Ольга. – Ты же все леса, поля и тропинки на полсотни верст в округе знаешь как свои пять пальцев. А испугаться ты его не можешь, ты ж ничего на свете не боишься…
– Так-то оно так… Тут другое. Думаете, Ваську зря Бесом прозвали? Люди говорят, он душу продал черту, носит этого черта с собой в финифтяной табакерке, потому и уходил до сих пор и от капитана-исправника, и от меня… Право слово, то, что он откалывал, только чертиком в табакерке и объяснить можно. Уж коли я его взять не смог…
– И ты этому всерьез веришь, Данила?
– Как знать… Обыкновенный человек от моих молодцов ни за что бы не ушел в Калязинском бору. А Васька ушел. И собак как-то ухитрился со следа сбить. Мы ж за ним пускали не кого попало, а Тявкушу с Рогдаем, за которых сам барон Корф его сиятельству предлагал заплатить серебром по весу… Так ведь ушел… Таких собак опутал, поганец… Ничего, – с оттенком мрачного торжества сказал Данила. – Люди говорят, что Ваське подходит срок с чертом расплачиваться, а в заклад было поставлено известно что. Даст Бог, избавимся… Одним словом, барышня, поосторожнее бы вам с ночными прогулками… Васька, долетали слухи, собрался перебираться куда-то в полуденные края, потому что здесь его стало изрядно припекать. Вот на прощанье и шалит – и касаемо добычи, и насчет всего прочего. Позавчера на Евлампьевой гати, это вам уже не сплетни, остановили коляску с женой капитана из губернского гарнизона. Обобрали до нитки, даже серьги из ушей вынули, а напоследок, как бы поделикатнее при барышне изъясниться, капитаншу вовсе уж охально изобидели… Может, егеря с вами послать, коли уж вам такая нужда носиться по ночам?
– Обойдусь, – сказала Ольга. – Спорить готова, у этой незадачливой капитанши не было ни Абрека, ни пистолета тульской работы…
– Раз на раз не приходится…
– Не каркай, старинушка, – сказала Ольга весело. – Qui dort jusqu’au soleil levant, vit en misere jusqu’au couchant.[4]
– Оно, конечно, – проворчал Данила, из гордости не прося разъяснений. – Вам с коня виднее…
Он убрал руку с седла и отступил, крутя головой. Ольга дала коню шенкеля, проехала шагом по липовой аллее, свернула направо и, оставив позади строения, подняла Абрека в размашистую рысь.
Прохладный ветер бил в лицо, и она понукала коня не из каприза, а с настоящим нетерпением, неслась полями и перелесками почти галопом, потому что луна начинала клониться к горизонту и следовало успеть. Второй раз, она отчего-то знала точно, ее не хватило бы на столь дерзкое предприятие.
