Ольга Погодина - Обитель духа
Вышел затемно, прислушиваясь к спящему становищу. Тихо. Даже вечно брехливые собаки притихли. Небо на востоке посветлело, и стало видно – день будет пасмурным. Ветер перед рассветом обычно стихает, на юртах оседает мягкий, бесшумный снег, превращая их в полузанесенные снегом холмики. Такой снег для всех почему-то – воспоминание из детства. Забытое волшебство.
Сонный слуга, однако, ждал его, неуютно мялся у входа, явно не привыкнув мерзнуть. Выдал халат. Не шелковый, конечно, и коротковат изрядно, но хоть без дыр: черный халат из плотной шерсти на подбивке из более светлой и мягкой ткани. Пояс, конечно, тканый, без затей, но зато меч у него такой, какого у хана нет. Меч Орхоя – широкий, изогнутый, расширяющийся к концу клинок с огромным радужным опалом, вделанным в рукоять. Теперь он знал, как такой камень называется.
Ханские слуги жили в отдельной юрте, так что пришлось идти обратно. Темрик уже давно не спал. Его последняя жена, намного моложе его и до сих пор красивая, подала хану еду в узорчатой куаньлинской пиале.
– Вот, – удовлетворенно произнес хан, оглядывая Илуге, – другое дело. Не стыдно теперь за тебя. А то мне в других родах уже спрашивают: откуда, мол, Темрик-хан, у тебя в племени голодранцы? Али в набег не пускаешь – добра нажить?
– Благодарю, великий хан, – поклонился Илуге.
– Через три дня будем Аргун Тайлган праздновать – совместное жертвоприношение делать. – Хан без труда разгрыз баранье ребрышко, добираясь до мякоти. Кости он обгладывал дочиста, с хрящами, – немного собакам радости. – Поезжай для начала к Онхотою, спроси, не надобно ли чего. Потом к моему повару, все ли для гостей приготовлено. Потом еще ко всем главам родов съездить надо, обспросить, не нуждается ли в чем кто-нибудь. Уважить всех надо. Будут вопросы задавать, про себя рассказывай что хочешь, про Тулуя молчи. И про последнее – тоже. Надеюсь, учить тебя не надо?
– Не надо, – коротко ответил Илуге.
К вечеру он, надо сказать, ног под собой не чуял. У Онхотоя оказалось сто поручений, у ханского повара – еще того больше, а главы родов, вместо того, чтобы вежливо выражать признательность, жаловались наперебой. Еще бы удержать в голове все их жалобы!
Уже стемнело, когда он с идущей кругом головой вернулся в ханскую юрту, где хан ужинал вместе с зятьями и знатными дружинниками. Хан милостиво пригласил его к столу. Илуге, как мог, постарался скрыть свою обиду, когда Тулуй, как ни в чем не бывало, выспрашивал его о произошедшем за день. Отвечал односложно, скованно, – кто знает, может, хану не понравится, что он расскажет что-нибудь, чего не всем следует знать. Несмотря на голод, кусок в горло не лез, хоть некоторые из блюд пахли так, как потом еще долго будет сниться.
Потом все ушли, а Темрик велел ему остаться, и долго, внимательно слушал. Не перебивая. Велик хан, если сможет решить все дела и уладить все, что Илуге сумел запомнить.
На следующий день он зато был приставлен к конюху – готовить коней к скачкам, что последуют за священным жертвоприношением. Это было для него делом привычным. Илуге с немолодым уже конюхом – его звали Унда – задали коням корму, хорошо их почистили и отправились в степь разогревать.
Эх, и хороши же у хана кони! Белые кобылицы Хорага тоже неплохи, но у Темрика кони видно, что боевые, с норовом и статью, от которой дух захватывает. Когда Унда понял, что чужак с лошадьми ладить может, да еще и кони его без седла несут, то и вовсе расслабился, разрешил Илуге поплясать с жеребчиками, поиграть с ними в догонялки и в кто кого переупрямит. Один конь уж так запал ему в душу, что Илуге почувствовал что-то вроде вины перед своей гнедой кобылкой. Но этот конь – Аргол его звали – был неотразим, как знающая себе цену красавица перед застенчивой дурнушкой.
– Гляди-ка, – поражался Унда, разлегшись на седлах и лениво посматривая со взгорка, как Илуге с Арголом носятся взад-вперед с неиссякающим азартом. – Конь-то этот балованный, с норовом. Не всякого подпускает. А тебе что позволяет, глянь? Ну, точно родной ты ему. Баыр, наездник Темрика, что на скачках будет выгонять ханских коней, с ним-то плоховато ладит. Вон того возьмет за лидера, что с белой звездой во лбу.
– Не возьмет тот первого места, – тяжело дыша, Илуге спрыгнул на землю, на миг в восхищенном порыве прижался к разгоряченной, понятливой морде коня, потом слегка оттолкнул, и Аргол, сноровисто задрав задние копыта, умчался задирать остальных, – несмотря на пробежку, энергия в нем так и плескалась через край.
– Аргол возьмет.
– Аргол больно непредсказуем, – задумчиво протянул Унда. – Его кто объезжал, дак больше половины сбросил. Баыр с ним только жесткой рукой управляется. Идет он у него под седлом, но без огоньку.
– Ну а сейчас – ты видел? – настойчиво спросил Илуге. В нем горел чистый восторг прекрасным жеребцом, что сродни прикосновению божества.
– Видел, – кивнул Унда. – Так, как сейчас, пошел бы на скачках – и выиграл бы, не спорю. Дак ведь не пойдет.
– Почему это – не пойдет? – обиделся за коня Илуге.
– Такой конь. Не захочет сам – не пойдет, – меланхолично произнес Унда, – а рисковать хану не пристало. Лучше уж точное второе место, чем вообще никакого. Темрик-то его за большую цену взял, потому как в лошадях разбирается отменно. Да только сам хан уже староват – норовистых лошадей объезжать, для сына купил жеребенка, а вырос конь – не стало хозяина…
– А что… с сыном? – осторожно спросил Илуге.
– Да, говорят, лошадь сбросила, – невыразительно сказал Унда. Как-то бесцветно даже.
– А что, сын Темрика разве плохой наездник был? – удивился Илуге. Ему как-то не верилось в то, что молодой здоровый тренированный воин может погибнуть – так. Жизнь коротка и полна печали…
– У него все четверо сыновей лучшие наездники были. Младшего-то сам тренировал, знаю. А только привез его Тулуй с охоты с перебитым хребтом. Беспомощного, безголосого…
Чувствуется, конюх и ханский сын были друзьями.
«Ага, вот и другой конец веревочки. Зятек-то как есть на ханское место метит. А я… то есть мы его, да прилюдно… Нет уж, когда волк скалит зубы, только дурак решит, что он улыбается. Тебе, малек, вождь, может, и потрафил дареной шубой да дудкой с рассказами задушевными, а только я в это все не верю».
«А ты вообще не очень-то доверчивый. Может, все так и есть?» – Илуге препирался скорее из чистого упрямства и желания оставить за собой последнее слова. Великий Орхой презрительно замолк.
К счастью, Унда смотрел в землю, борясь со своими чувствами, а то бы много чего интересного на лице у Илуге увидал.
– Мне жаль, – просто сказал Илуге. Ему и правда было жаль. Даже неизвестно, кого больше – ханского сына или чудесного коня, оставленного без хозяина и друга.
