Валерий Елманов - Перстень Царя Соломона
Так то «Альфа», а я один.
И не спецназовец.
Вот и получалось, что остается только одно – сидеть и ждать неизвестно чего. Хотя нет, вру – очень даже известно. Дня казни, то есть двадцать пятого июля. Только мне подобные зрелища не по душе, поэтому лучше уехать из города загодя.
Я аккуратно упаковал вещички, поместившиеся в одном узле (мой парадный костюм, в котором я так и не покрасовался перед Машенькой, да две пары белья), и собрался на выход. Оставалось лишь узнать у Андрюхи, который последние две недели вновь неотлучно пребывал при мне, оседлал ли он наших лошадей, но я чуть-чуть не успел – за мной пришли…
Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.
Совсем.
Глава 16
ПОСЛЕДНЯЯ УСЛУГА
Нет, это были не мрачные опричники и не люди из ведомства Малюты Скуратова. Все гораздо скромнее и обыденнее – ко мне пришла мамка Вани. В те времена женщин, в отличие от мужчин – Удача, Дружина, Хозяин, Первак, Третьяк и прочее – почти всегда звали по крестильным именам. Представшая передо мной Беляна была исключением из правил. Вообще-то няня меня недолюбливала, считая, что я лишь мытарю ее ненаглядное дите – Ивашку она любила как родного. И вообще ни к чему забивать его детскую головку всякими бреднями да страшилами, как она называла мои рассказы. Стоило мне пройти мимо, как я тут же слышал вдогон ворчание:
– Ишь удумали, уж ребятенку ни пукнуть, ни икнуть вволю нельзя.
Или:
– Тоже измыслил про могилы в двадцать саженей рассказывать,- Это она египетские пирамиды комментировала.
– Нешто люди с черной кожей бывают?
Значит, Ивашка ей про Африку пересказывал.
– Это что ж за басурманские цари такие, кои на родных сестрах женились? Срамота!
А кто спорит? И мне обычаи Птолемеев не по нраву. Но ведь было.
Сейчас, окинув критическим взором мой узел, она хмыкнула и презрительно заметила:
– Егда дом горит, мыши с тараканами завсегда вперед всех убегают.
Сравнение мне не понравилось, но я вежливо промолчал – старость надо уважать, даже если она склочная. Но Беляна не унималась:
– А все зачалося, яко ты здеся объявился. Допрежь тихо жили, в чистоте себя блюли, а тут на тебе.
– Вот уеду, и дальше живите,- буркнул я.
– Уедет он! – Беляна всплеснула руками.- Заварил кашу, а сам в кусты? Ишь скорый какой. А баб с детишками, стало быть, бросишь?!
– А чем я помогу? – огрызнулся я.
– Чем поможешь, о том тебе боярыня поведает,- И скомандовала: – Давай-ка пошевеливайся. Ждет она тебя наверху, а ты тут прохлаждаться изволишь.
Жену Висковатого Агафью Фоминишну я поначалу даже не узнал. Снежная изморозь горя изрядно припорошила ее волосы, да и сама она за последние дни как-то разом похудела и съежилась. Покрасневшими от слез глазами она некоторое время всматривалась в меня, будто сразу не признала, потом махнула Беляне, чтоб уходила прочь. Жест получился не повелительный, а скорее просящий – настолько он был жалок. Немудрено, что мамка не послушалась и, заявив, что непременно должна остаться, дабы сей охальник сызнова чего не сотворил, тут же заняла боевую стойку в дверях – руки скрещены на объемистой груди, глаза подозрительно прищурены, губы поджаты.
Агафья Фоминишна беспомощно поглядела на такое вызывающее непокорство и… смирилась.
– Иван свет Михайлович, суженый мой, напоследок приказал мне,- начала она,- что ежели он за три дни в хоромы свои не вернется, то чтоб я во всем тебя слушалась и что ты мне насоветуешь, то и делала бы, а поперек не встревала.
– Он насоветует, как же,- тут же прокомментировала Беляна.
– А ныне ужо и седмица прошла с тех пор, яко он…- Губы ее задрожали, но она удержалась от рыданий и продолжила: – Стало быть, сказывай, чего нам исделать надобно, а мы во всем тебе покорны.
Ошарашенный такой новостью, я пошарил глазами по маленькой светелке, но сесть было некуда. Пришлось плюхнуться на единственную лавку рядом с мадам Висковатой.
– Ты чего удумал-то, охальник?! – тут же заверещала Беляна.-Ты дело сказывай, а не под бочок пристраивайся!
– Цыц! – рявкнул я на бабку.
Та от неожиданности умолкла. Форсируя успех, я устремился на новые позиции противника:
– Квасу мне. Два кубка. И чтоб немедля – одна нога здесь, а другая там.
Беляна открыла было рот, затем закрыла, с надеждой покосилась на Агафью Фоминишну – не приструнит ли раскомандовавшегося наглеца, но, поняв, что помощи не добиться, покорилась.
– Сейчас девок кликну, принесут,- ворчливо отозвалась она и с достоинством удалилась.
Когда же мамка вернулась, то так и застыла в дверях, не в силах сделать и шагу вперед. Картина, представшая ее взору, была на грани фантастики в смеси с диким непотребством. Оказывается, воспользовавшись уходом верной служанки, Агафья Фоминишна тут же метнулась в объятия к фрязину, который хоть и носит на груди православный крест, но из басурманского сословия не исключен и из списка подозреваемых в колдовстве и прочем также не вычеркнут.
Правда, объятия эти были лишь утешительными, то есть супруга Висковатого попросту рыдала у меня на груди, а руки ее висели как плети, но я-то ее обнимал, да еще гладил по голове и что-то нашептывал на ухо. Если оценивать эту картину с точки зрения суровых пуританских взглядов средневековой Руси, когда даже царице было запрещено оставаться наедине с собственной родней мужского пола, когда женщина не имела права зарезать курицу и вынуждена была стоять у крыльца своего дома с протянутым ножом, чтобы ей помогли прохожие, то это была явная порнография.
Как Беляна удержалась и еще с порога не запустила в меня одним из кубков, которые держала в своих руках, не знаю. Думаю, она просто опасалась попасть в хозяйку. А может, просто остолбенела от возмущения. Но самое удивительное было то, что когда мамка все-таки пришла в себя, то как ни в чем не бывало просеменила к нам, а подойдя вплотную, резко повернулась к двери, надежно загородив плачущую на груди охальника-фрязина хозяйку.
Правда, терпение ее закончилось довольно-таки скоро. Уже через пару минут она стала деликатно покряхтывать, а спустя еще минуту громко осведомилась:
– И долго мне квас держать?
– Да я уже все,- Агафья Фоминишна хлюпнула напоследок носом и, застенчиво отпрянув от меня, принялась суетливо поправлять на голове красивую жемчужную кику.
– Ништо,- успокаивающе приговаривала Беляна, всучив мне оба кубка и помогая хозяйке привести в порядок сбившийся в сторону традиционный головной убор замужней женщины,- Ништо. Егда беда такая, тут всякой охота на мужичьем плече выреветься. По себе знаю, касатушка,- баба завсегда себе в беде слезой подсобляет. Без плачу у бабы и дело не спорится. То не в зазор, не в попрек. Господь нас такими сотворил, так что уж теперь. А ты, басурманин, и помыслить не моги, будто она к тебе за лаской ринулась.- Беляна строго погрозила мне пальцем.- То ей по слабости нашей бабьей опереться о мужика занадобилось, а тут ты и подвернулся. Понял ли?
